Бородатый господин снял с девушки плащ, и я чуть было не ахнул вслух. Девица была полуодета… и вообще, она оказалась именно той степени пухлости, какая меня привлекает. Некоторое время я, не отрываясь, созерцал аппетитные округлые плечики. Между тем, девушка опустилась на разостланный на песке плащ, составивший с белизной ее кожи поразительной красоты контраст, соблазнительно изогнулась там и замерла, словно закаменела. Скажу честно, я ожидал от саламандр чего угодно, но только не церемониального стриптиза.

— Кто это? — шепотом попытался выяснить я у стоящего рядом Звенигора.

Тот бросил вниз беглый взгляд.

— Приманка.

— Для кого?!

— Доподлинно известно, что для дракона в гастрономическом отношении нет ничего привлекательнее девицы. Право, не знаю, что я буду делать, если он не выползет.

«Будь я драконом, — в веселом отчаянии подумал я, — я бы выполз!»

— Она рискует?

— В той же степени, что и я.

— Она идет на это добровольно?

Звенигор ненадолго, но веско задумался.

— Понятия не имею, — наконец сказал он. — Я и ее-то в первый раз вижу. Скорее всего, какая-нибудь кузина из дальних. Считается, что ей оказана большая честь. И предполагается, что я должен как-то отметить семью.

«Да, — кисло подумал я, — последнее соображение, кажется, и лишает тебя романтического взгляда на кузин. А может быть, тебя способно взволновать только ее ящеричное воплощение?» Впрочем, предстоящее Приключение обещало дать ответ на многие вопросы, и этот я отложил в памяти.

Однако и мне настало время отойти в сторонку. Диадохи — «стервятники», по меткому определению Звенигора — обступили принца, как бы давая ему последние напутствия, а на самом деле стремясь подчеркнуть свою значимость. Я нашел рядом лежащий плоский камушек, уселся и стал наблюдать развитие сюжета с интересом, переходящим в искреннее беспокойство.

Звенигор использовал движущую силу каменистой осыпи, чтобы соскользнуть на самое дно ущелья, причем проделал это весьма непринужденно: не только оставшись на ногах, но даже ни разу опасно не покачнувшись. Теперь вокруг него образовалось обширное пустое пространство. Оно и понятно, он стал общепризнанным солистом, а «приманка», широко раскрытыми глазами наблюдавшая за происходящим, была не в счет.

Звенигор встал между девушкой и норой, спиной к зрителям и лицом к наползающей опасности. Будучи к ней ближе всех, он первым услышал то, что через полминуты донеслось и до всех прочих нас, а именно: звяканье металла о камень, тягостные вздохи, временами переходящие в подвывание, невидимое движение большого тела в пустоте. Внимательно следя за другом, я подумал, что тот зря комплексует по поводу своей амуниции. Звенигор не был похож на идиота. Скорее, он сильно смахивал на настоящего героя, и если кто и был в этой обстановке неуместен, так это я сам со всеми своими ехидными мыслями. Но, придирчиво рассматривая обстановку, я вдруг обнаружил нечто совершенно несообразное: у Звенигора не было никакого оружия! Ему совершенно нечем было поразить дракона насмерть! Одна мысль в момент разрослась, заполнив собою весь пожалованный мне природой размер интеллекта: дурака подставили, а я не проследил! Но было поздно. Опасность наползала, и когда наползла, всем стало очевидно, насколько она велика.

До сих пор можно было лелеять какие-то надежды, но когда дракон высунул из пещеры долотообразную башку, украшенную по бокам бахромой костяных выростов, оглядел сборище топазовыми глазами с вертикальным кошачьим зрачком и громко, сладострастно принюхался, стало ясно, что это старый дракон. Его броня была медно-красного цвета, позеленевшая от времени на хребте, локтях и коленях, и он заполнял собой всю ширину лаза. Он будто разматывался из клубка, спрятанного где-то в глубине, так бесконечно долго изливалась из тьмы его могучая шея, мощно были обрисованы костлявые ключицы, угловатые плечи, от которых убегали в глубину компактно сложенные на спине крылья. Он успел размотаться где-то до середины груди, когда обратил внимание на принца, стоящего чуть пригнувшись и по-вратарски напружинив ноги где-то возле его передней лапы. Я искренне пожалел, что не позволил Звенигору хлебнуть еще раза два. Поистине, у этого страха были большие глаза.

Уползти обратно дракон не мог. Драконы, как и змеи, не умеют пятиться, и для того, чтобы вернуться в пещеру, он должен был сперва полностью выбраться наружу. Он огляделся, медленно поворачивая голову, гигантскую, но на длинной шее казавшуюся совсем небольшой и по-своему грациозной. Враги заполнили все его ущелье, но они вели себя смирно. Все, кроме одного, стоящего на дороге в агрессивной позе. И ради нападения, и ради защиты дракон должен был двигаться вперед. Он предпочел бы не связываться с таким количеством народа, но убраться подобру-поздорову и залечь, обороняя узкий ход, по которому только и можно было добраться до его сокровищ, он не мог. Ему все равно приходилось ползти прямо на этого, чья чешуя смутно напоминала ему что-то неприятное. Что-то, чреватое болью ран, потерями и смертью. Что-то, вызывавшее воспоминания о жгучей ненависти. И голод… уже довольно сильный, раздраженный сочным запахом мяса юной самки совсем рядом. Этот-то голод и выманил его сюда, а теперь усмирять его было поздно.

Чуть насторожило его едва ощутимое присутствие какой-то магической силы, отдаленное, приглушенное, и, во всяком случае, исходящее не от стоявшего перед ним. Он огляделся — сказать по правде, был он подслеповат — ища источник, и удовлетворенно кивнул: тот был далеко и не представлял непосредственной опасности. Разве что в будущем. А голод был сейчас. Изогнув могучую шею, дракон, пошевелив кадыком, пустил в стоявшего перед ним струю мутно-красного пламени.

Мне впервые довелось увидеть это, и после я уж никогда не забывал. Клубящаяся струя драконьего пламени, жарче коего лишь лава — кровь матери-земли — ударила в то место, где только что был Звенигор. Огонь потоком изливался из чудовищной пасти, от него в стекло спекся песок и почернели каменные ребра ближайших скал, а издали над самим этим местом можно было увидеть грибообразный столб черного дыма. А в пламени, против отчетливо видимого течения напалма, к драконьей голове метнулась ослепительная, словно добела раскаленная ящерица, бывшая гибче угря и легче пера. Ее светящийся ореол становился все шире, и красное драконье пламя выцветало, становясь все жарче, словно сам саламандр, охваченный боевым восторгом, завладел силой этого потока, обуздал его, подчинил себе, изменил его направление и взмыл вверх на самом его гребне. Доля секунды, и огонь, обратившийся вспять, бушевал уже вокруг головы ошалевшего звероящера. «Нос! — чуть не заорал я. — Все верно, чувствительный драконий нос!»