Я открыл глаза. Солнце касалось горизонта своим нижним краем, его свет просачивался в маленькое окошко, окрашивая розовым белые простыни. Звенигор спал, зарывшись головой в подушку и судорожно стиснув в кулаке ее угол, похожий в таком смятом виде на поросячье ухо. Ему, должно быть, снилось нечто, не столь приятное, и я предположил, что душа у саламандра дубленая, вроде бычьей шкуры. А музыка не стихала, и была она столь же прекрасна, как в сонной грезе. И доносилась она снизу, из той комнаты, где прежде мы с семьей Джека обедали.

Я встал, оделся и потихоньку спустился вниз. Я был еще на лестнице, когда увидел Джека, сидящего вполоборота ко мне, в кресле, со стопочкой давешнего вина. Закатное солнце потоком лилось в распахнутое окно, а в дальних углах сгустились тени. Джек был один, а на столе, накрытом вышитой скатертью, стояла золотая арфа, волшебным образом игравшая сама по себе. Джек смотрел в окно на расстилающийся перед домом простор, и видимая часть его щеки была влажной. Когда арфа закончила свою тему, и последний хрустальный аккорд, томительно долго висевший в воздухе, растаял без следа, хозяин тихо молвил:

— Пой, арфа! Пой еще!

И началась новая мелодия, еще краше прежней, еще более колдовская, Джек пригубил свою стопочку… и заметил меня.

— Проходи, — сказал он, — и садись. Эта штука осталась у меня еще с того дела с бобовыми стеблями.

Как знакома была мне эта безмолвная вечерняя печаль. Слишком часто я видел ее в Тримальхиаре.

— Недавно жену потеряли? — спросил я.

— Да, почти сразу после рождения малыша.

Он непроизвольно коснулся своего искалеченного носа.

— И что вообще потянуло нас тогда на эту горку? Как она кричала, когда падала, моя Джил, — он содрогнулся всем большим телом. — А я все тыкался во тьме, пытаясь найти ее и подать руку. Была буря, и этот чертов нос… Иногда я думаю, что вся эта история с крутой горкой была подстроена, и вот тогда-то мне хуже всего. Не знаю, сохранил бы я рассудок, если бы не эта певунья на столе. Что было бы с детьми, если бы я тогда спятил? Никогда бы не взялся я за этот дом.

Он потер лицо руками.

— А может, и взялся бы, — жестко опроверг он себя. — Она всего лишь штука, хоть и волшебная донельзя. Не ради нее живу. Для великана, у которого я ее, извиняюсь, спер, она была в жизни всем. И как он кончил? Он бы пришиб меня, если бы догнал. Знаю, что ты скажешь, мне, мол, она неправедно досталась. Но почему, почему я должен был потерять именно Джил?

Он помолчал.

— Нет, все-таки какая-то дурная закономерность здесь есть, — убежденно заключил он.

Дети — жестокий народ. Тот, кто придумал считалочку про то, как «пошли на горку Джек и Джил» наверняка и помыслить не мог, что где-то она обернется трагедией.

— С ума сойти, — сказал я, — тот самый Джек с бобовым стеблем. Хрестоматийная личность. Мне всегда безумно хотелось узнать, как дальше сложилась ваша жизнь. Говорили, — добавил я осторожно, — что вы женились на принцессе?

— Да она была стократ лучше! — наконец улыбнулся Джек. — У нее тоже была эта тяга к опасным Приключениям, а в передышках она становилась такой замечательной хозяйкой, что лучше и нет! Мы и вправду были парой.

Он снова улыбнулся, но промолчал, и я догадался, что сейчас он вспомнил то, что касалось только их двоих, его и погибшей Джил.

— Ты не думай дурного, — продолжил Джек. — Певунья моя — не для забвения. Я бы в тот же миг вышвырнул ее прочь, если бы она настраивала меня забыть мою Джил. Нет, она лечит не забвением. Она не позволила мне возненавидеть Джил за боль, которую причинила мне ее потеря, за все хлопоты, что в одночасье обрушились на меня. Она будит все самые добрые и светлые воспоминания, и лечит не память, а душу. Просто вроде бы поднимаешь голову на ее зов, и вдруг видишь глаза своих детей, свое хозяйство… да и вообще весь мир вокруг. И теперь я ценю это больше, чем тогда.

— Сказку-то вам, — заметил я, — рановато заканчивать. Будет еще дом, который построил Джек, да и мало ли… Кто может знать?

— Ты прямо как арфа, паренек.

— Да, я привык утешать. Джек, послушайте, мне тут одна мысль пришла в голову. Приезжайте-ка вы с детьми к нам в Тримальхиар. Правда, приезжайте, девочки порадуются, там есть на что посмотреть. Одни жар-птицы чего стоят! Ведь вы же никогда не были в Тримальхиаре?

— Не был. Я все больше по сельской местности. А что? Построю дом, так, может, и соберусь.

— Ну вот и договорились, — радостно заключил я, мельком глянув на давно уже смолкнувшую и позабытую за беседой арфу. Солнце село, пора бы было и поужинать, и я пришел в расчудеснейшее расположение духа, и улыбался до тех пор, пока «танцующие сережки» не зажгли в доме масляные лампы. Мысль, пришедшая мне в голову, простиралась чуточку глубже, чем простая демонстрация приезжим красот Тримальхиара. Мне казалось, Джеку есть о чем поговорить с моей матерью.