Последние метры на вершину Линлиннэя пришлось идти на коленях – собаки не могли тянуть человека на нарте.

Туман на вершине разошелся. Открылись дали – Тихий и Ледовитый океаны. Внизу обрывался мысом Дежнева Азиатский материк, а за ним, за гористыми островами Диомида, синели берега Америки.

Айвангу походил по плоской вершине, разыскивая подходящий камень для подставки. Из нескольких плит, которые ему было под силу поднять, он сложил пьедестал – большой и прочный, никакой ветер с ним не совладает. Потом установил бюст, обратив его лицом к востоку.

Ленин смотрел, прищурившись, в сторону океана.

И снова Айвангу испытал странное волнение, которое он чувствовал, когда работал. Все-таки получилось именно то, что он хотел сотворить!

Внизу уже сгущалась зимняя голубая мгла, заполняла ущелья, долины мерзлых рек, трещины в камнях. Огромные пространства лежали перед Айвангу – два скованных льдом океана и два материка, а на самой вершине земли смотрели на мир два человека – чукча Айвангу и великий Ленин, похожий на чукчу.

Добрая, хорошая зима стояла в этом году. Были бураны и ураганные ветры без снега при ясном небе, оттепели, тихие долгие снегопады и ночи, полные яркого света полярных сияний.

Зверя в море сошлось много. В ярангах всегда горели три, а то и четыре жирника, значит тепло хранилось надежно. Одежда сушилась вовремя, а люди были сыты. Ближе к весне, когда солнце уже поднималось над далекими синими горами, подули устойчивые северо-западные ветры. Они гудели в обрывках электрических проводов, обжигали лица охотников.

Из тундры примчался на быстроходной гоночной нарте певец-оленевод Рэнто, одетый в длинную замшевую кухлянку, обшитую полосками крашеной кожи. Его роскошный малахай был опушен росомашьим мехом, который на самой сильной стуже не индевеет.

Вечером он пел в клубе. Ради такого значительного события с середины зала убрали бильярд.

Рэнто пел, не глядя на слушателей. В его голосе гудел северо-западный ветер, слышался звон раскалывающихся льдин, сухой перестук оленьих рогов. Скрипел под полозьями легких нарт снег, над оленьими головами свистела длинная тонкая палка – погоняло.

Люди молча раскачивались в такт песне. У каждого была своя забота, которая ушла глубоко в сердце, – люди слушали песню.

На длинной скрипучей скамье сидел Мынор. На его лице отпечаталась глубокая работа мысли. Даже песня Рэнто не могла его отвлечь.

Из районного центра пришла бумага, предписывающая усилить антирелигиозную пропаганду. Предлагалось препятствовать ритуальному исполнению обрядовых песен, уничтожать предметы культа: идолов, священные изображения животных, рисунки на одежде. В числе предметов религиозного культа числился и шаманский бубен.

Рэнто пел об облаках, причудливых в своих очертаниях, о птицах, которые, опираясь на ветер, поднимаются к этим облакам.

И то, что их круглые красные глаза видели на земле,

И звуки, которые слышали их уши, спрятанные за перьями,

Снова видят они и слышат в туманной дымке далекого облака,

Медленно и величаво проплывающего над землей.

В руках Рэнто бубен, простой деревянный обод, обтянутый специально высушенной кожей моржового желудка. В каждой яранге есть такой.

Мынор искоса глянул на своего друга. Айвангу не отрываясь смотрел на певца. Он вспоминал облака, которые стояли над стойбищем оленеводов, одну ночь счастья и длинный холодный путь через тундру в тюрьму Тэпкэна.

– Как ты думаешь, у него бубен шаманский? – услышал Айвангу шепот Мынора.

– Обыкновенный бубен.

– Как будем отличать шаманский бубен от обыкновенного? – продолжал Мынор. – Из райкома потребуют отчет, а что я напишу? Знаешь, для тех, – он махнул рукой в сторону Кытрына, – самое главное – правильно составленная бумага.

– Разберемся как-нибудь.

Мынор предложил обойти все яранги и собрать шаманские бубны и идолов.

– Кто ж тебе добровольно отдаст? – засомневался Айвангу.

– Кто-нибудь найдется сознательный.

Они прошли все селение от первой до последней яранги. Наслушались и натерпелись такого, что лучше и не вспоминать. Люди стыдили парней, говорили им, что те занялись недостойным делом.

– Ничего у нас нет! – обычно отвечали им, не открывая дверей и не поднимая занавес полога.

Мынор и Айвангу выходили, стараясь не смотреть друг другу в глаза, и не замечали огромных деревянных и костяных изображений животных, развешанных с наружной стороны яранг на кожаных ремнях.