Фридрих размышлял. Он понимал, что если даст обещание Гуревичу - точнее говоря, Израилю - то это не должны быть пустые слова. Это будет обязательство, которое придется исполнять. Взамен Райх получит бумаги Эренбурга, если израильтяне их найдут и если они вообще не пустышка - все это, как говорят русские, писано граблями по воде. Также Управление получит Зайна, если Моссад доберется до него первым - а это уже, кстати, вполне вероятно, учитывая, сколько информации он сам сообщил им не далее как позавчера. Но получит его уже выпотрошенным. И хуже того - получит выпотрошенным даже в том случае, если отыщет его раньше израильтян. А это значит, что достоянием Израиля могут стать некоторые очень неприятные секреты. "Высшие чины Райха нанимают знаменитого международного террориста для устройства грязных делишек на территории своих союзников" - шапка, хорошая не только для "Едиот ахранот", но и для "Вошингтон пост". И хуже всего, что израильтяне об этом догадываются. А значит, будут целенаправленно рыть в этом направлении. Конечно, от появления такой статьи Израиль ничего не выиграет, скорее наоборот. Но сама возможность ее появления... Такой козырь лучше не давать даже лучшим друзьям. А странные отношения между Райхом и Израилем все-таки трудно назвать дружбой. Может быть, те, кто не хотел ставить Моссад в известность о Зайне, были не так уж неправы. И прикрывали вовсе не собственные неблаговидные дела, а сор в общей избе. Но процесс уже запущен позавчерашней встречей. Теперь у израильтян есть шанс. Но это шанс, не более. Стоит ли превращать его в твердые гарантии? Или скорейшая нейтрализация Зайна, кто бы ее ни осуществил, все же важнее соображений государственного престижа?

– Я постараюсь сделать все, что возможно, в интересах антитеррористического сотрудничества наших стран, - произнес Фридрих, - но не могу давать никаких гарантий.

Старый дипломат, конечно, понял, что это означает "нет".

– Ну что ж, господин полковник, - сказал он, поднимаясь, - я не считаю тему закрытой. Наше предложение остается в силе... по крайней мере, до тех пор, пока Зайн еще не в наших руках. Если передумаете - позвоните по этому телефону, - он оставил на белой скатерти синюю карточку.
– А сейчас вам, если хотите, принесут меню. Я же, с вашего позволения, вас покину... впрочем, не думаю, что вас очень огорчает перспектива обедать в одиночестве.

Фридрих подумал, хочется ли ему здесь обедать вообще, и пришел к выводу, что нет. Мысль, что в пищу могли что-нибудь подмешать, была, конечно, глупой. И возможно даже, что Гуревич не лгал относительно отсутствия - или бездействия - записывающей аппаратуры. Но все равно, оставшись в кабинетике один, Власов почувствовал себя чем-то вроде подопытной мыши в клетке. И, главное, здесь он был отрезан от связи, что ему очень не нравилось. Поэтому он поднялся из-за стола, надел куртку и, дождавшись серьезного молодого человека с меню в кожаной папке, отрицательно покачал головой. Молодой человек не выказал удивления и проводил его на выход.

Предчувствие не обмануло Фридриха. Целленхёрер подал голос почти сразу, как только он шагнул за порог.

– Наконец-то, - констатировал Никонов, когда Фридрих нажал кнопку приема.
– У меня две новости, - продолжил он после обычного ритуала со встречным звонком (Власов к этому времени уже забрался в машину).
– И обе плохие.

– Начните с более важной, - предложил Фридрих спокойным тоном.
– О том, что меня пасут, я уже знаю.

– Не уверен, что вы знаете подробности, - возразила трубка.
– Не следовало подключать к этому делу военную разведку.

Голова Власова была еще настолько забита Израилем, что он в первый миг подумал, будто речь идет об АМАНе. Но тут же сообразил, что Никонов имеет в виду российских коллег и конкурентов ДГБ.

– Я с ними не общался, - сказал он вслух.
– По-вашему, я привлек их внимание?

– Вы знаете, кто такая Марта Шварценеггер?

– Вы хотите сказать, что она - их осведомитель? ("Если это так, мою интуицию пора списывать в утиль", - мрачно констатировал Фридрих про себя).

– Она? Нет, конечно. Она просто наивная дурочка, которой однокурсники запудрили мозги вздорными идеями. Но у девочки очень непростой папа.

Ага. Что-то в этом роде Фридрих и предполагал. В отличие от ДГБ, ставшего в последние десятилетия исключительно славянским, в русской армии служило немало фольков - что, кстати, полностью отвечало давним российским традициям. В том числе и в Главном Разведуправлении.

– По моим сведениям, они в ссоре, - заметил Власов вслух.
– Непримиримые политические разногласия. Да и вообще, едва ли херр Шварценеггер позволяет себе смешивать семейные и профессиональные отношения. По его лицу этого не скажешь, но мне представляется, что на самом деле он нежно любит свою дочь. И страдает от того, что не может найти с ней общий язык.

– Конечно, - легко согласился Никонов.
– Но генерал - очень недоверчивый человек. И в последнее время его недоверчивость только выросла. Поэтому, когда осведомители в демдвижении докладывают, что дочь Шварценеггера начала собственное расследование по делу Вебера, он начинает делать всякие выводы. Разные выводы. Может быть, он и не думает, что к делу уже подключился ее папа. Может, он просто не хочет, чтобы это произошло в будущем. И он знает, что вы имеете отношение к делу. Вчера догадывался, а сегодня уже знает.

То есть Бобков подозревает, что РСХА хочет столкнуть лбами ДГБ и ГРУ, дабы обделать под шумок какие-то свои темные дела. Во всяком случае, темные для Бобкова и его группировки. И вчерашнее поведение Марты в "Калачах" лишь усилило его подозрение. Впрочем, и без этой встречи ему нетрудно было догадаться, откуда у Марты фотография Вебера...

– Так интерес к моей персоне связан именно с этим?
– предпочел уточнить Фридрих.

– Генерал мне не докладывает, - усмехнулся Никонов.
– Возможно, это не единственная причина. Просто last, but not least, как говорят скунсы. Последняя по времени, но не по значению.