–  Теперь это твой дом, Мэри!
– воскликнул муж. Я поняла, что он уже "созрел" для того, чтобы меня простить.
– Здесь, наконец, мы сможем спокойно жить среди моих вещей и близких мне людей, - шепнул он мне на ухо.
– И здесь ты станешь меня любить без страха, и подчинишься мне, как ты поклялась перед Богом.

Я надеялась, что он поднимет меня на руки и перенесет через порог, как того требовал обычай, но он не стал этого делать.

Нас приветствовал отец господина Мильтона, тоже Джон Мильтон, нотариус и ростовщик. Это был милый, спокойный и приятный старик. Он вышел из гостиной с букетиком фиалок в руках. Отцу уже исполнилось восемьдесят лет, но он был бодр, как пятидесятилетний мужчина, и мог читать мелкий шрифт без очков. Он очень ласково отнесся ко мне и назвал "милое дитя", а потом позвал двоих внуков Неда и Джонни Филлипс поздороваться со мной. Это были дети его дочери Анны. Ее муж был секретарем важного клерка в правительстве. Потом Анна овдовела и вышла замуж за коллегу мужа, господина Томаса Агара. Мой муж уже два года обучал племянников; Неду было одиннадцать лет, а Джонни - десять. Это были серьезные, скромные и стройные мальчики, сильно отличавшиеся от моих шумных и сильных братьев - Джона, Вильяма и Арчдейла, казалось, что они побаивались моего мужа. В доме еще жила служанка мужа Джейн Ейтс, мрачная старая дева сорока пяти лет. Мы все не смогли бы разместиться в доме, было решено, что семеро моих братьев и сестер, кроме маленького Джорджа, Бесс и Бетти, троих самых младших детей, остановятся неподалеку в доме господина Абрахама Блекборо, собиравшего книги и памфлеты, он был дальним родственником Мильтона.

У меня было две младшие сестры, которых звали Элизабет. Вторую сестренку так окрестили, когда старшей Элизабет было четыре года, и врач сказал, что она умерла, но она выкарабкалась.

В тот вечер мы занимались музицированием. Господин Мильтон и его брат Кристофер, приехавший с нами из Ридинга, и их двое племянников все вместе пели грустные мадригалы. Муж исполнял партию тенора, Кристофер - баса, мальчики - дискантов, а старенький отец аккомпанировал им на скрипке. После их выступления матушка приказала, чтобы я сыграла на гитаре и спела. Все Пауэллы меня очень хвалили, потому что я действительно спела хорошо, и мотивчик был весьма веселый. Мильтоны не спешили с похвалами. Я понимала, что для них музыка была более серьезным занятием, чем для нас. Последней они спели грустную песню, которую сочинил сам отец с такими словами:

О, дайте мне голубиные крылья

Умчаться от всяческих бед.

В лесах я исчезну, где кроны деревьев

Закроют и солнце, и свет.

А я для своего пения выбрала шумную балладу Хэмфри Круча на музыку другой баллады под названием "Все кругом рогоносцы".

Хозяин продал старую клячу

И трех телят и быка,

В мешок холщовый бросил удачу,

Решил погулять до утра.

Но золото вмиг бесследно исчезло,

А с им и холщовый мешок -

Плохо, бедняга, дело, конечно,

Где же нам хорошо?

Весело было с подружкой горячей,

Сдобной, словно пирог,

Ах, какой золотой характер,

Хоть за душой - ничего.

Гонит она все печали прочь,

Деньги пропали, так пейте вино!

Где-то же нам хорошо!

Хоть за душой ничего.

Я помнила не все слова этой песни, и мой отец предложил, чтобы я спела еще одну веселую песенку, но мой муж его резко прервал.

–  Нет, нет, сэр, ваша дочь устала, и если она еще станет петь, то может сорвать голос.

Потом он отвел меня в сторону и сказал:

–  Никогда больше не пой эту балладу. Ты обижаешь моего отца, и баллада глупая.

Я извинилась.

–  Муж мой, я пела ради музыки и не собиралась никого обижать.

–  Мелодия плохая, а твой голос совершенно не пригоден для пения, временами мне казалось, что он походит на рев медведя!

Мильтоны снова стали искусно и слаженно петь под музыку органа, на котором играл мой муж. Мои маленькие братцы начали зевать и возиться, мы отставили в сторону стол и стулья, и чтобы их немного развлечь, начали играть в жмурки и прятки, а они потом отправились к господину Блекборо, а мы с мужем пошли в спальню.

Весь день я повторяла про себя, что скажу мужу, и когда мы оказались в нашей комнате, очень красиво убранной, я была готова поговорить с ним. Я наблюдала, как Мильтон расчесывал волосы, снял одежду и надел ночной колпак. Все это он делал молча, а потом жестом показал, чтобы я выдвинула из-под кровати раскладушку и улеглась там. Казалось, что на сей раз он не злился. Я набралась храбрости и сказала:

–  Джон, дорогой мой муж, мне очень стыдно за прошлую ночь, когда я пожаловалась тебе на головную боль…

Я помолчала, потому что он от меня отвернулся и начал чистить ногти, а затем, не оборачиваясь ко мне, сказал:

–  Хватит, жена, не говори больше об этом. В этом виновата твоя мать, что она не предупредила тебя…

Я быстро его прервала:

–  Нет, дай мне договорить, потому что в этом виновата только я. Ты меня не понял, когда я тебе сказала о головной боли. Я совсем не это имела в виду. Утром мне было так жаль тебя, когда ты плакал, и я была готова лечь с тобой в постель…

Он опять начал орать:

–  Ты что - меня не слышала, ведь я приказал больше ничего не говорить о прошлой ночи? Все уже прошло, а был священный обряд нарушен из-за глупости твоей мамаши или твоей собственной, уже значения не имеет, теперь, увы, ничего нельзя изменить.

–  Послушай меня, муж… - молила я его.

Он побелел от злости.

–  Если ты еще раз посмеешь открыть свой наглый рот или потрогать покрывало, я тебе гарантирую трепку. Твое состояние делает тебя нечистой семь дней и ночей, и я делаю тебе одолжение, что позволяю спать со мной в одной комнате.