Кто бы это ни сделал, как бы это ни выглядело, что бы ни находилось в рецептуре — это не стоит даже упоминания. Так туристам не советуют заглядывать на кухню китайского ресторана. Зачем ломать абсолютный кайф от процесса, вникая в несущественные, а потому второстепенные подробности производства?! Не мешайте копченую колбасу с другими закусками, не ешьте ее с сыром и хлебом. Этого не следует делать так же, как и не стоит добавлять в «Камю» шампанское. Маловероятно, что хороший коньяк выиграет от потусторонних тонов, пускай даже «Вдовы Клико».

Так и с колбасой. Ее надо рвать, жрать, глотать и запивать избранным мужским напитком, освежая рот для новой порции этого фантастического продукта.

Самолет летел рке семь часов, водка была выпита, о газировке типа «Дюшес» никто не позаботился. Так как рейс был военный, стюардесса в короткой юбке и с пышными сиськами отсутствовала, равно как и возможность отовариться напитками прямо на борту. Недоеденная палка колбасы мозолила глаза и яростно напоминала о жажде, раздирающей глотку. Бодун сам по себе засушлив, а тут еще эта гадость соленая.

Его буквально передернуло. С нескрываемым отвращением он бросил слегка обглоданную колбасу себе под ноги и пнул ее вдоль по проходу уже несвежим сапогом. В салоне висел стойкий запах дешевых сигарет, перегара и мужского пота. Ноябрь 1983 года — призывники летели в Краснознаменный Дальневосточный военный округ. Город Владивосток ждал новое пополнение своих «красных» казарм, а потом тайга и отдельный захолустный гарнизон.

Ему часто снились странные, порой парадоксальные сны, но в ближайшие полгода будет сниться только один завораживающим, навязчивыи и несоы- точный сон — оставленная в самолете палка колбасы! Сны… Светлые сны о главном! Он никогда раньше не думал, что голод может быть столь постоянной и важной категорией мировосприятия, по сравнению с которой меркнут даже более острые ощущения: злость, страх и усталость. Очень хотелось есть.

На «точках» кормили на убой. Растащить продукты не представлялось возможным. Тайга — куда их потащишь? В этих лесных закутках офицеры спивались, солдаты от безделья ходили на охоту, постреливая из АКМа по всему живому, а жены кадровых военных дурнели и думали, кому бы еще дать. Но это на «диких» точках, а в полку было голодно и тоскливо.

Советская армия очень любила своих старших офицеров, не забывая о членах их семей. Продукты поедали сначала они и прапорщик с продсклада. Затем младшие офицеры и представители военного оркестра. Потом ели старослужащие и прочие приближенные к кухне, и только после этого «молодые военные» бодро пережевывали пустую ячневую кашу по девять копеек за килограмм на природной воде из колодца, давясь хлебом неизвестного сорта, по вкусу и цвету подозрительно напоминающим оконную замазку. Отправка в командировку с большой вероятностью означала, что кормить не будут вовсе.

Вы знаете вкус заваренной в котелке хвои, сырых грибов, заплесневелой корки хлеба, обжаренной на костре и поделенной на пять едоков? Нет? Ну да и не нужно вам этого знать. Голод — это холодный, всепоглощающий ужас, беспощадный червь, вылупившийся и подозрительно быстро взрослеющий в вашем желудке. Прав был Эйнштейн в своей теории. Если мерить рацион относительно армейского стола образца 1983 года, жизнь начинает играть радрк- ными красками и почему-то вовсе не хочется сырокопченой колбасы. Да тьфу на нее! Мало ли вкусных предметов на необъятных прилавках современных магазинов, но оглянитесь: возможно, где-то рядом есть человек, которому не суждено дотянуться до этих упоительных богатств. Память о голоде не позволяет судить людей. Единственное по настоящему важное основание для помощи — это протянутая к вам рука, пускай даже не самая трезвая.

Армия — это очень специальное место, вдаваться в ее конкретное живописание не будем ввиду необъятности и неблагодарности темы. Слегка не дослужив «срочную», он поступил в военное училище и теперь уже заканчивал его.

Выживший из ума комбат по фамилии Кобзарь героически ковал кадры для МО СССР. Потертый дедок пятидесяти (!) лет нырял в несуразный тулуп, взятый, видимо, напрокат у знакомой сторожихи, и читал прошлогодний, наверное, номер газеты «Правда» для военных, одетых в «повседневную форму одежды». На улице стоял тридцатиградусный мороз, шла сороковая минута читки. Газета до обидного быстро закончилась…

— Куда, бляха, деваются погоны?!

— Ты должен быть, как бррроня!

— И так далее, и так далее, как говорил Леррр- монтов!

— Говно не каменный уголь! Не надо стесняться!

— Шахтеррры масло не жрррут, а вы, бляха, жрррете!

— В садике — «золотой», в школе — «золотой», а здесь — говно! Говно взяли — говно выпустим!

— Вы не видали — я видал! Полк, нале-е-е-во, огонь, вашу мать! Он упал и лежит, а полк напр- рр-раво и шагооом марррш!

— Вы мертвые лежите, вы агитаторрры, на вас, падла, военная форррма понадета!

— Хочу — не хочу! Я, может, Маргарет Тэтчер хочу — отодрал бы как учебно-боевую лярву, так она все ракеты на хрен поснимала бы!

— Сегодня суббота, вот что обидно! Суббота с воскресеньем нам несет… Почему мне не несет?!

— Потискал Манюню в мужском туалете — и домой ее шагом марррш!

— А то в самоволке — устав нарушать. Назад, бляха! И не поможет тетя Гррриша, она кричит: «Я инвалид!», а мне насрррать — я Ррродину защищаю!

— Залез в танк, кнопки нажимай, башней кррру- ти, и петь надо громче. И — А — у — А! Жалюзи от- крррой!