Шрифт:
Цитата из его книги будет обширной, но существенно сократить её я не мог — здесь важна каждая фраза:
«…Где-то в середине последней предвоенной недели — это было либо семнадцатого, либо восемнадцатого июня сорок первого года — я получил приказ командующего авиацией Западного Особого военного округа пролететь над западной границей. Протяженность маршрута составляла километров четыреста, а лететь предстояло с юга на север — до Белостока.
Я вылетел на У-2 вместе со штурманом 43-й истребительной авиадивизии майором Румянцевым. Приграничные районы западнее государственной границы были забиты войсками. В деревнях, на хуторах, в рощах стояли плохо замаскированные, а то и совсем не замаскированные танки, бронемашины, орудия. По дорогамшныряли мотоциклы, легковые — судя по всему, штабные — автомобили. Где-то в глубине огромной территории зарождалось движение, которое здесь, у самой нашей границы, притормаживалось, упираясь в нее… и готовое вот-вот перехлестнуть через неё.
Количество войск, зафиксированное нами на глазок, вприглядку, не оставляло мне никаких иных вариантов для размышлений, кроме единственного: близится война.
Всё, что я видел во время полета, наслаивалось на мой прежний военный опыт, и вывод, который я для себя сделал, можно сформулировать в четырех словах: «со дня на день».
Мы летали тогда немногим более трех часов. Я часто сажал самолет на любой подходящей (выделение здесь и далее моё. — С.К.) площадке, которая могла бы показаться случайной, если бы к самолету тут же не подходил пограничник. Пограничник возникал бесшумно, молча брал под козырек (то есть он заранее знал, что скоро сядет наш самолёт со срочной информацией! — С.К.) и несколько минут ждал, пока я писал на крыле донесение. Получив донесение, пограничник исчезал, а мы снова поднимались в воздух и, пройдя 30–50 километров, снова садились. И я снова писал донесение, а другой пограничник молча ждал и потом, козырнув, бесшумно исчезал. К вечеру таким образом мы долетели до Белостока и приземлились в расположении дивизии Сергея Черных»…
Пограничники — это служба Берии! Поэтому не приходится сомневаться: из пограничного «секрета» донесение Захарова уходило на погранзаставу, оттуда — в штаб погранотряда, оттуда — в штаб пограничного (не военного!) округа, тот телеграфировал в Главное управление погранвойск НКВД, и общая сводка по полёту была положена на стол наркома, то есть — Берии.
Случай с Захаровым — не просто особый! Он — в точном смысле слова — уникален. И в подлинной истории войны он должен быть записан жирным шрифтом и заглавными буквами!
А почему так — несколько позже.
Сейчас же отметим вот что… Задачу на полёт Захарову ставило армейское начальство, и после приземления в Белостоке полковник докладывал ему. Так какой же была реакция этого начальства?
Захаров пишет:
«В Белостоке заместитель командующего Западным Особым военным округом генерал И.В. Болдин проводил разбор недавно закончившихся учений. Я кратко доложил ему о результатах полета и в тот же вечер на истребителе, предоставленном мне Черных, вернулся в Минск…»
Странно!
«Продвинутые» «историки» обвиняют Сталина в том, что он запрещал любые перемещения войск вблизи границы. А на деле в Зап ОВО в июне 1941 года даже учения проводились! «Историки» же утверждают, что Сталин требовал от военных, чтобы они сидели на своих местах тихо, как мышки, почему, мол, войска в кальсонах войну и встретили…
Далее… Иван Васильевич Болдин информацию Захарова, надо полагать, учёл. С началом войны он, командуя оперативной группой войск, отрезанной от главных сил Западного фронта в районе Белостокского выступа, воевал успешно и вывел группу из окружения. И хотя Болдин был первым заместителем расстрелянного командующего Зап ОВО генерала армии Павлова, Болдина никто не обвинял, не арестовывал, в октябре 1941 года он принял командование 19-й армией, а с ноября 1941 года по февраль 1945 года командовал 50-й армией, закончив войну заместителем командующего войсками 3-го Украинского фронта.
Что же до командующего Зап ОВО Павлова, то он на прямое свидетельство боевого, с богатым военным опытом командира авиационной дивизии реагировал иначе, о чём сообщает сам Захаров:
«Командующий ВВС округа генерал И.И. Копец выслушал мой доклад с тем вниманием, которое свидетельствовало о его давнем и полном ко мне доверии. Поэтому мы тут же отправились с ним на доклад к командующему округом (фронтом). Слушая, генерал армии Д.Г. Павлов поглядывал на меня так, словно видел впервые. У меня возникло чувство неудовлетворенности, когда в конце моего сообщения он, улыбнувшись, спросил, а не преувеличиваю ли я. Интонация командующего откровенно заменяла слово «преувеличивать» на «паниковать» — он явно не принял до конца всего того, что я говорил… С тем мы и ушли».
Внимание генерала Копца к докладу Захарова было, увы, запоздалым. Маршал Советского Союза Мерецков в своих воспоминаниях сообщил интересную деталь. В последнее предвоенное воскресенье, то есть 15 июня 1941 года, он — тогда заместитель наркома по боевой подготовке — находился в Западном Особом военном округе и наблюдал за учением в авиационной части. Вдруг в разгар учения на аэродроме сел немецкий самолёт.
Далее — прямая цитата по пятому, 1988 года, «политиздатовскому» изданию мемуаров Мерецкова (стр. 197):
«…Все происходившее на аэродроме стало полем наблюдения для его (немецкого самолёта. — С.К.) экипажа.
Не веря своим глазам, я обратился с вопросом к командующему округом Д.Г. Павлову. Тот ответил, что по распоряжению начальника Гражданской авиации СССР на этом аэродроме велено принимать немецкие пассажирские самолеты. Это меня возмутило. Я приказал подготовить телеграмму на имя И. В. Сталина о неправильных действиях гражданского начальства и крепко поругал Павлова за то, что он о подобных распоряжениях не информировал наркома обороны. Затем я обратился к начальнику авиации округа Герою Советского Союза И.И. Копцу:
— Что же это у вас творится? Если начнется война (выходит, подобные публичные предположения перед войной не были криминальными, как нас сейчас уверяют! — С.К.)и авиация округа не сумеет выйти из-под удара противника, что тогда будете делать?
Копец совершенно спокойно ответил:
— Тогда буду стреляться!»
Ровно через неделю тридцатидвухлетний Копец застрелился. Но мне его, честно говоря, не жаль. Тем более, что он заслуживал не столько почётной смерти от пороха и свинца, сколько верёвки…
Как и его начальник Павлов.
За две недели до начала войны будущий Главный маршал авиации, а тогда — командир 212-го отдельного дальнебомбардировочного авиационного полка подполковник Александр Евгеньевич Голованов оказался свидетелем разговора командующего Зап ОВО Павлова со Сталиным по ВЧ-связи. Так вот, Павлов убеждённо доказывал Сталину, что тревожные вести с границы — неправда, что он только что вернулся оттуда и докладывает, что никакого сосредоточения немцев нет, а разведка округа работает хорошо.
Павлов заявил, что считает тревогу провокацией, и, когда положил трубку, сказал Голованову, что, мол, какая-то сволочь пытается доказать Сталину, что немцы сосредотачивают войска на нашей границе.
Не Берия ли был этой «сволочью»? Однако нам по сей день талдычат, что Сталин-де «не верил предупреждениям Павлова».
К слову, Мерецков оказался в приграничной зоне Западного Особого военного округа за неделю до войны по прямому указанию Сталина! Сталин направил его туда с инспекцией после доклада о тревожном положении на границах в районе Киевского Особого и Одесского военных округов.
Небезынтересно и свидетельство генерала НКВД Судоплатова… 20 июня 1941 года его старый соратник генерал Эйтингон сообщил Судоплатову, что на негопроизвёл неприятное впечатление разговор с командующим Западным Особым военным округом генералом Павловым — давним знакомцем Эйтингона ещё по Испании. Эйтингон, позвонив Павлову, по-дружески поинтересовался у командующего, на какие приграничные районы стоит обратить особое внимание в случае начала войны, но Павлов в ответ «заявил нечто… невразумительное». Он считал, что «никаких особых проблем не возникнет даже в случае, если врагу удастся в самом начале перехватить инициативу на границе, поскольку у него достаточно сил в резерве, чтобы противостоять любому крупному прорыву»…