В основном она говорила о своем сыне Билле, которого из-за проблем с психикой не взяли в армию. Это, казалось, одновременно и радовало, и раздражало ее.

— Я удивлен, что у вас такой взрослый сын, уже подлежащий призыву, — заметил епископ.

С минуту Кирстен молчала. Ее черты, искаженные мукой, немного разгладились. Я ясно видела, что замечание Тима ее развеселило.

В этот период своей жизни она выглядела весьма привлекательно, но нескончаемые тяготы налагали свой отпечаток как на ее облик, так и на то эмоциональное впечатление, что она производила. Хотя я и восторгалась ею, я равным образом знала, что Кирстен никогда не упустит возможности выдать какое-нибудь жесткое замечание — недостаток, который она, по сути, отточила до таланта. Ее идея, судя по всему, заключалась в том, что при достаточной ловкости людей можно обижать, и они это снесут, топорность же и грубость просто так с рук не сойдут. Это основано на искусстве владения словом. О вас судят, как о выступлениях конкурсантов, по уместности слов.

— Билл в этом возрасте только физически, — наконец ответила Кирстен. Но теперь она выглядела много бодрее. — Как там недавно сказал комик в программе Джонни Карсона? «Моя жена не пойдет к пластическому хирургу, она хочет настоящее». Я была в парикмахерской, поэтому и опоздала. Однажды, как раз когда мне нужно было лететь во Францию, мне сделали такую прическу, что — она улыбнулась — я выглядела как клоун. Все то время, что я была в Париже, я носила «бабушку» [21] и всем говорила, что направляюсь в Нотр-Дам.

— Что такое «бабушка»? — спросил Джефф.

— Русская крестьянка, — ответил епископ Арчер.

Внимательно посмотрев на него, Кирстен сказала:

— Да, это так. Должно быть, я упомянула не то слово.

— Вы упомянули то слово, — успокоил епископ. — Название отреза материи, которым повязывают голову, происходит…

— О боже, — выдохнул Джефф.

Кирстен улыбнулась и пригубила вина.

— Я так понимаю, вы член ФЭД, — продолжил епископ.

— Я и есть ФЭД. — ответила Кирстен.

— Она — одна из его основательниц, — пояснила я.

— Знаете, у меня весьма строгий взгляд на аборты, — уведомил епископ.

— Знаете, — парировала Кирстен, — у меня тоже. В чем заключается ваш?

— Мы убеждены, что нерожденные обладают правами, которыми их наделил не человек, но Всемогущий Бог, — произнес епископ. — Право отбирать человеческую жизнь отвергается еще со времен десяти заповедей.

— Вот об этом я и спрошу вас. Как вы думаете, у человека остаются права, когда он или она умер?

— Простите? — не понял епископ.

— Ну, вы предоставляете им права до того, как они родились. Почему бы им не предоставлять те же права после того, как они умерли?

— На самом деле права после смерти у них все-таки есть, — заметил Джефф. — Без распоряжения суда вы не сможете воспользоваться трупом или органами, изъятыми у него для…

— Я пытаюсь доесть эту оскаровскую телятину, — прервала я, предвидя бесконечный спор впереди, который мог бы закончиться отказом епископа Арчера бесплатно выступить для ФЭД. — Можем мы поговорить о чем-нибудь другом?

Ничуть не смутившись, Джефф продолжил:

— Я знаю парня, который работает в конторе коронера. Он рассказывал мне, что однажды они ворвались в отделение интенсивной терапии в… забыл, какой больницы. Короче, женщина только что умерла, а они зашли и вырезали у нее глаза для трансплантации еще до того, как приборы прекратили регистрировать признаки жизни. Он сказал, что подобное происходит постоянно.

Какое-то время мы сидели, молча — Кирстен потягивала вино, остальные ели. Епископ Арчер, однако, продолжал смотреть на Кирстен с сочувствием и беспокойством. Позже, не тогда, мне пришло в голову, что он почувствовал, что в скрытой форме она физически больна, почувствовал то, что мы все упустили. Возможно, это было результатом его пасторской заботы, но я замечала подобное за ним неоднократно: он улавливал чью-то нужду, когда никто больше — порой даже сам нуждающийся — не осознавал ее или же, если и осознавал, не удосуживался остановиться и проявить заботу.

— Я испытываю большой интерес к ФЭД, — мягко сказал он.

— Как и большинство людей, — ответила Кирстен, но теперь она казалась неподдельно довольной. — Епископальная церковь допускает рукоположение женщин?

— В священники? — уточнил епископ. — Этого еще нет, но грядет.

— То есть, как я понимаю, лично вы это одобряете.

— Безусловно, — кивнул он. — Я весьма активно интересуюсь осовремениванием норм для дьяконов мужского и женского пола… Что касается меня, в своей епархии я не позволю употреблять слово «дьяконисса». Я настаиваю, чтобы как дьяконы-мужчины, так и дьяконы-женщины назывались «дьяконами». Нормализация образовательных и воспитательных основ для дьяконов обоего пола позже сделает возможным рукополагать дьяконов-женщин в священники. Это представляется мне неизбежным, и я активно над этим работаю.

— Что ж, я действительно рада слышать это от вас, — сказала Кирстен. — Тогда вы заметно отличаетесь от католиков. — Она поставила свой бокал. — Папа…

— Епископ Римский, — прервал ее епископ Арчер. — Вот кто он на самом деле: Епископ Римский. Римская католическая церковь. Наша церковь тоже католическая.

— Вы думаете, у них никогда не будет священников-женщин? — спросила Кирстен.

— Только когда настанет Parousia. — ответствовал епископ.

— Что это? — поинтересовалась Кирстен. — Вам придется простить мне мое невежество. У меня и вправду нет религиозного образования или наклонностей.