— Да, я понимаю, что вы имеете в виду, но я не знаю, чего вы от меня хотите. Я рассказал вам все, что знал. Я пытаюсь вам помочь.

— Хорошо. Что ты делаешь в Ираке?

Я начал повторять все то же самое. Не успел я закончить, как следователь вскочил с места и подошел ко мне.

— Это все, что мне известно, — сказал я, пытаясь на слух определить, где он находится и куда мне повернуться.

— Ты лжешь! — выкрикнул он прямо мне в лицо. — Нам все известно! Нам известно, что ты лжешь!

Следователь поднял мне лицо и принялся хлестать по щекам. Солдаты поддерживали меня с двух сторон за плечи.

Наконец затрещины прекратились, и Голос снова закричал, так близко, что я ощутил щекой его дыхание.

— Откуда нам известно, что ты лжешь? Потому что ваш радист у нас в госпитале, вот почему. Мы захватили его в плен, и он нам все рассказал.

Такая возможность существовала. Быть может, Быстроногий остался в живых, и в том состоянии, в котором он находился, он действительно мог рассказать все. Все что угодно. Однако Голос не сообщил мне, что именно сказал Быстроногий. А что, если это блеф?

— Ты лжешь, Энди, ведь так? Признайся!

— Нет, я не лгу. Я больше ничем не могу вам помочь. Я очень хочу помочь, но я просто ничего не знаю.

Я наполнил свой голос мольбой. Совершенно сбитый с толку, я пытался понять, зачем мне рассказали про Быстроногого.

Еще несколько затрещин, и я повалился на пол. Меня подняли на ноги и освободили от наручников. Не успел я начать гадать, зачем, меня начали раздевать. Внезапно я отчетливо представил себе, как мне отрезают член.

С меня сорвали рубашку и спустили до колен брюки. «Ну вот, — подумал я, — сейчас меня будут трахать».

Но меня усадили на стул и заставили опустить голову. Сделав глубокий вдох, я стал ждать.

Наверное, это был брусок четыре на два фута или метровый обрезок рукоятки весла. Бах! Удары оказались совершенно неожиданными — бах! бах! — и я завопил словно безумный. Ребята усердно колотили меня по спине и затылку. Наверное, я потерял сознание еще до того, как свалился на пол.

Я пришел в себя, стеная и бормоча; меня подняли и снова усадили на стул.

— Энди, ты расскажешь нам все. Мы хотим услышать это от тебя. Мы знаем, что произошло. У нас в руках ваш радист. Он рассказал нам, что он ваш радист.

Это мог сказать только Быстроногий. Радистом был он. Он жив и находится в госпитале?

Я продолжал отрицать, отрицать, отрицать.

Мне отвешивали затрещины, меня пинали ногами и исступленно колотили веслом по спине. Затем иракцы прерывались минут на пять, чтобы отдохнуть, набраться сил.

— Энди, ну зачем ты сам себя мучаешь? Просто расскажи нам то, что мы от тебя хотим.

И все начиналось сначала.

Я получил удар чем-то похожим на стальной шар, закрепленный на конце палки — вроде средневековой булавы. Она принялась с жуткой точностью колотить меня по затылку и почкам. Я снова рухнул на пол, вопя благим матом. Это уже было выше моих сил. Я решил, что пришел мой последний час.

Как только я оказался на полу, иракцы принялись пинать меня ногами. Я кричал и кричал.

А Голос продолжал неумолимо:

— Ты лжешь! Ты расскажешь нам все!

Так продолжалось очень долго, сколько точно, я сказать не могу. Меня колотили ногами, усаживали на стул, отвешивали затрещины, били металлическим шаром и деревянным веслом. Я слышал, как солдаты тяжело дышат, уставшие и обессиленные.

Голос принимался снова кричать на меня, а я кричал в ответ.

— Твою мать, — вопил я, — я ничего не знаю, я ни хрена не знаю, мать вашу!

Голос говорил что-то по-арабски, и «тюрбаны» опять начинали метелить меня ногами.

Я то и дело отключался.

Боль, наложенная на боль.

Невыносимая, адская, зверская.

Меня перестали пинать и подняли на ноги. Затем вытащили из комнаты, с обнаженным торсом и брюками, спущенными до колен. Когда мы оказались во внутреннем дворе, нас там уже ждала торжественная встреча. Всю дорогу меня били ногами и кулаками. После одного удара ногой по заднице мне показалось, что у меня лопнула прямая кишка. Я испугался, что из меня вывалятся внутренности. Я рухнул на землю, визжа, как резаный.