Это было странно, непонятно, но совсем не больно. До тех пор, пока чернота не закружилась черным смерчем, захватив меня в самый эпицентр, и паника не нахлынула на меня девятибалльной волной, не давая выплыть, погружая в пучину ужаса. Я закричала — громко, страшно, отчаянно. И в тот же миг смерч рассыпался черным песком, а вокруг меня повсюду с хлопками, прорывая темноту, стали открываться многочисленные двери. Я метнулась к первой, желая укрыться за ней, но даже не успела ступить за порог — ко мне с заливистым лаем кинулась дворовая собака, та самая, с разорванным ухом и злобно горящими глазами, которая так сильно напугала меня в детстве. Я бросилась наутек мимо распахнутых дверей, за которыми что-то зловеще ухало, злобно вопило и пугающе стонало, а собака неслась за мной по пятам, продолжая лаять. Я вбегала в раскрытые двери, и сердце еще больше заходилось от ужаса: там меня поджидали то чудовища из фильмов ужасов, то ожившие персонажи моих кошмаров. За одной из дверей оказалось кладбище с ожившими мертвецами, за другой — тупик в центре Москвы, куда меня загнала одетая в черный плащ и маску Нэнси, за третьей — туалетная комната в клубе «Аперитив» с телом несчастной циркачки Мэй, которую я обнаружила первой, за четвертой — Инесса, замахивающаяся на меня шприцем со смертельной инъекцией, за пятой — непроглядная ночь в парке Замка Сов, и я бегу по проваливающемуся снегу, падаю и вижу мертвое лицо незнакомого мужчины и разбитый фотоаппарат… И сердце колотится от страха точно так же, как тогда, когда я нашла мертвую Мэй.

Казалось, все когда-то пережитые мною страхи, наяву ли или у киноэкрана, собрались в одном месте и преследуют меня. И не спрятаться, и не скрыться, и не спастись. Обрушатся все разом, набросятся беспощадно, так что сердце разорвется от ужаса, выпрыгнет из груди и разобьется глиняными черепками по грязному полу.

И вдруг кто-то большой и теплый выдернул меня из этого кошмара, загородил собой, и я расплакалась от облегчения. А когда вытерла слезы, то в глаза ударил яркий свет солнечного дня и сердце до краев наполнилось радостью. Мы с Ленкой, держась за руки, летели вниз с американских горок и вопили от восторга. Но насладиться этим упоительным воспоминанием я не успела: вокруг меня, как на кинопленке, замелькали самые счастливые моменты жизни. Радость первой пятерки, восторг от поездки на море, упоение победой от удачно сданных экзаменов в институт, опьянение первым поцелуем, счастье от моих первых в жизни «Маноло Бланик»…

Реальность вокруг изменилась, и я очутилась в гардеробной Вероник. Только теперь на вешалках висела моя одежда, а на полочках стояли мои туфли и сапожки. Я подошла к вешалке, с нежностью перебирая наряды. Мое первое вечернее платье — купленное для выпускного, сейчас оно кажется таким смешным и нелепым, а тогда я чувствовала себя в нем принцессой. Мое первое дизайнерское платье «Кавалли», с которого и началась моя любовь к именитым вещичкам. А эти топ и юбка — в них я была в тот вечер, когда встретила Жана. А вот и пальто — то самое нежно любимое «Поллини», которое Жан неосторожно запачкал моей кровью, и за это я разбила ему нос, не подозревая, что из-за случайного смешения наших кровей я стану вампиром…

Злость нахлынула так внезапно, что едва не сбила с ног, увлекла в черную пучину гнева, заклекотала в груди Ниагарским водопадом. И вот уже весь мир вокруг — черная дыра, и вот уже все вокруг — враги. Время будто сошло с ума — то откидывает меня в далекое прошлое, то возвращает к событиям последних месяцев. То я десятилетняя девочка, сжимающая кулачки и выкрикивающая проклятия школьному обидчику, то я недавняя Жанна, яростно наносящая удары Гончей Лаки — спасшей меня от смертельной инъекции Инессы только для того, чтобы прикончить самой. Ненавижу, ненавижу, убила бы…

Время делает мертвую петлю, отбрасывая меня на виллу на тропическом пляже, и вот уже я с ненавистью отбиваюсь от охранника Жана и погружаю ногти-лезвия в открытое плечо вампира. Парень воет дурным голосом и отшатывается. На его плече зияет рваная рана, и из нее хлещет кровь. У меня в глазах темнеет, я припадаю губами к плечу, а когда прихожу в себя, на кровати подо мной лежит безвольное тело вампира. Его горло словно перерезано бритвой, а правое плечо как будто рвала на части свора собак. Под ним по белой простыне растекается кровавое пятно. Я вытираю рукой мокрые губы, и на ладони остается кровь. Не моя, чужая… «Дьявол! — оглушает меня голос другого охранника, врывающегося в комнату. — Говорил же — девчонку не трогать!» Пораженное лицо, недоумение в глазах, а еще я вижу в них смерть — не свою, Вацлава. И этого достаточно, чтобы ненависть вновь захлестнула меня. Я задыхаюсь от гнева, хватаю первое попавшееся под руку — флакон духов, и пробиваю им голову вампира. Насмерть. Терпкий аромат розы, амбры и пачули смешивается с запахом крови и смерти. Я задыхаюсь, мне просто нечем дышать…

Опять кто-то спасает меня, выдергивая из страшных воспоминаний, ласково гладит по голове, наполняет сердце светом и добротой, и вот я уже вспыхиваю ярким фонариком, горя любовью ко всему миру. К маме, которая читает мне сказку на ночь. К отцу, который отвел в зоопарк. К бабушке, которая разрешает стаскивать с подушек кружевные накидки и играть в невесту… Любовь захлестывает меня, извергается из сердца солнечным сиянием. «Бабулечка, я тебя люблю!» — целую милые бабушкины глаза, стирая с них растроганные слезинки. «Сашка, я тебя люблю!» — восторженно кричу я подруге, получая в подарок вожделенный серебряный браслетик от Тиффани. «Я люблю тебя, жизнь!» — кричу во всю глотку, стоя на обрыве над морем, и мой крик разносится по безлюдному пляжу, лежащему у ног, и улетает в бескрайнюю даль. «Я люблю тебя, Глеб», — шепчу в ответ на признания Глеба, тая в его объятиях и впервые чувствуя, что земля под ногами и впрямь кружится…

Счастье оборвалось в один миг — и вот я уже держу в ладони остывающую руку Глеба, и вот уже слезы застилают глаза, а сердце сжимается от боли. И снова черным-черно вокруг, и снова раздирают душу отчаяние и горе и разрушительным пожаром разгорается ненависть к неизвестному убийце, ко всему миру, отобравшему у меня счастье. И вот уже полыхает бездна вокруг, грозя спалить всю вселенную, и я бегу по адову пеклу, шарахаясь от тягостных воспоминаний. Но какая-то злая, непреодолимая сила втягивает меня внутрь полыхающих до неба костров, заставляя заново пережить те моменты моей жизни, о которых я бы предпочла навсегда забыть. И снова я задыхаюсь от гнева и злости, и снова, раз за разом, раздираю горло и расшибаю голову вампирам, подосланным Жаном, и снова ожесточенно вдавливаю раскаленную Слезу Ненависти в сердце самого Жана. И опять мои враги оживают, и опять мне приходится повторить смертельный ритуал. Пальцы уже обожжены до самого мяса, с них лохмотьями слезает кожа, но я все упрямо срываю с шеи кулон со Слезой и бегу к Жану, чтобы нанести смертельный удар…

— Перестаньте! — доносится до меня откуда-то из другой вселенной голос Аристарха. — Прекратите это! Вы же убиваете ее!

Пожар, окруживший меня, с хлопком сжимается, как сигнал сломавшегося телевизора, и мир вокруг сужается до размеров зала в Замке Сов.

— Как вы смеете прерывать ментальный допрос? — шипит Василий Громов, бросаясь к Аристарху, прорвавшемуся в комнату сквозь оцепление Гончих.

Но Аристарх уже склоняется надо мной, трясет за плечи, в страшном волнении вглядывается мне в лицо: