Анций молчал. Слова Августа, брошенные им после казни Антипатра, были известны едва ли не каждому.

– Я не обижаюсь на Августа, грех мне обижаться на человека, который так много сделал для меня. Но я разочарован, я надеялся на его мудрость, а вижу недальновидного и нерешительного правителя, сломленного собственной женой. Ты думаешь, это он придумал оскорбительные для меня слова? Нет, в этих словах чувствуется вся желчь, вся злоба Ливии, вся ее ненависть ко мне.

Ирод опять начал задыхаться, сделал еще один глоток вина, перевел дух.

– Смерть Александра и Аристовула гложет мою душу, это моя вина, моя скорбь. Антипатр казался мне тогда самым надежным изо всех остальных, он глаз не смыкал, он представлял такие доказательства, что не поверить в них было невозможно. Ты бы видел того спартанца, Эврикла… Он ползал по полу и рвал на себе волосы, клялся, что братья обманом втянули его в заговор, что смерть ужасную для меня замышляли. Кто бы на моем месте усомнился в их преступных помыслах?

– Однажды мы все бываем безумны, - печально заметил Анций.

– Гораздо чаще мы бываем ненасытны в удовлетворении своих пороков, затмевающих зрение и затыкающих уши. Зачем Антипатру понадобилось торопить мою смерть, когда я желал видеть его единственным наследником? Зачем Ферору понадобилось присоединяться к заговору, когда я отдал ему Перею и ни в чем ему не отказывал? Зачем Саломея всю жизнь сопротивлялась моей воле, пока не скатилась с плеч голова презренного Силлая* ?

– Антипатр боялся, что ты изменишь завещание, Перея для Ферора оказалась мала, а Саломея мечтала вырваться из-под твоей опеки. А за всем этим, думаю, можно разглядеть силуэт Ливии.

– Ты прав, мой бесценный друг: всегда и везде Ливия.

Помолчав с минуту, он продолжил.

– Тебе следует остерегаться ее, Анций. Говорят, что Тиберий уединился на Родосе не без твоей помощи, а если этот слух пересек Великое море и долетел до стен Иерусалима, то можешь пребывать в полной уверенности - сначала он влетел в ухо Ливии.

Анций знал об этом также верно, как то, что дни Ирода сочтены. И как же могло быть иначе, если сам Август, не питавший иллюзий в отношении собственной жены, счел нужным предупредить верного слугу об опасности; принцепс вел свою игру, в этой игре передвигались страны, провинции, легионы, разноплеменные народы, но двигалось все это не только силой оружия, но и ловкими руками таких, как он, Анций - преданных людей, готовых ради него на любые жертвы, на смерть. Не разумно разбрасываться такими людьми.

Расправившись с заговорщиками и уступив главному зачинщику - Гнею Лентулу - право покинуть неудачный мир самостоятельно, избавив его тем самым от бремени судебного преследования и позорного процесса, Август уделил время Анцию Валерию.

– Тебе не следует оставаться сейчас в Риме, Ливия недолюбливает тебя и ты, разумеется, о причинах этой не любви догадываешься; оставаться в Риме - небезопасно, не нужно держать волка за уши, а потому, не откладывая, отправляйся в Прусу и Никею* , похоже, там сидят болваны, недоплачивающие моим легионерам жалованье, им невдомек, что солдаты позволяют добыть деньги, а деньги позволяют набрать войско. Будь тверд и непреклонен с ротозеями, а полномочий у тебя будет предостаточно, я распоряжусь. Когда уладишь дело в Вифинии, займись сокровищами царя Давида, ты, похоже, на полпути к успеху, а как известно: победа любит старание.

Август поднес перстень к глазам, в который раз любуясь изящной работой и через паузу продолжил.

– Твой грек несомненно заслужил награду, а требования его скромны и умеренны, стоимость этого перстня неизмеримо выше. Мне не хотелось подозревать Ирода в воровстве из гробниц… Царям нет нужды красть, они берут то, что им должно по праву сильного.

Анций подумал: не воспользоваться ли удобным случаем для того, чтобы замолвить словечко за греков-апамейцев, но осекся, припомнив недавнюю историю с претором Нумерием Аттиком. Снисходительного Августа раздражали завышенные просьбы. Однажды, когда во время празднества кончилось дармовое вино и толпа хмельных плебеев заволновалась, он урезонил их одной фразой: "Мой зять Агриппа достаточно построил водопроводов, чтобы никто не страдал от жажды". Анций счел благоразумным промолчать, но видно колебания отразились на его лице и не остались незамеченными. Принцепс расценил их по-своему.

– Я знаю, тебе хотелось бы спросить меня кое о чем: отчего, например, Тиберий оказался всего лишь на Родосе, а не изведал прелести Тиары или, в крайнем случае, не делит теперь убогий кров в какой-нибудь забытой деревушке, каких полно в Нарбонской Галлии? Или почему Гнея Пизона Кальпурния и Луция Помпония Флакка миновала заслуженная кара? Впрочем, на последний вопрос я тебе отвечу: они дали важнейшие показания, благодаря которым преступникам не удалось отвертеться, а сами не успели увязнуть в заговоре. Я не желаю лишней крови, а стремлюсь воздать каждому по справедливости и чаще склонен к милосердию, чем к жестокости. Что же касается ответа на первый вопрос, как и на все те вопросы, что сейчас не произносились вслух, но которые без сомнения тревожат тебя, то я отвечу кратко: не каждая ошибка - глупость, а за всяким ущербом всегда следует видеть последствия для государства, иной раз для общей пользы выгодней прощать, чем настаивать на возмездии.

Предостережение Ирода однако было не напрасным: если молва о его причастности к изгнанию Тиберия на Родос достигла восточных провинций, то дела его обстоят хуже, чем он себе это представлял до сих пор.

– Да, у Ливии есть причины ненавидеть меня. И со временем их не становится меньше…

– Кто исполнен решимости посвятить свою жизнь долгу, тот всегда окружен врагами, - встрепенулся Ирод, - я отдал все этой земле, я подарил иудеям храм, молва о котором облетела все края, я возвел десятки других храмов, построил города, прорыл каналы, проложил сотни дорог… и окружен врагами… Я - идумеец, в этом все мое прегрешенье. Долго ли простоит этот великолепный храм?
– спрашиваю я сам себя. И не нахожу утешительного ответа…