— Думаете?.. — Чернов не договорил. Савелов выдохнул тяжело:

— Не знаю...

Сейчас полковник ГРУ Валентин Демидович Савелов выглядел древним стариком.

Турецкий впервые за многие годы проснулся не по будильнику, а сам по себе. Еще и полежал, сладко потягиваясь и поглядывая за окно, где зимнее солнце с невероятно синего неба щедро добавляло серебра на и так искрящиеся ветки деревьев.

«Когда это у меня было время просто поглядеть на деревья? Я даже времен года не замечал. А теперь вот отчетливо вижу — зима. Да, а год-то, какой?»

Турецкий обернулся к настенному календарю, на котором была открыта страница июля 1995 года.

«Как быстро время летит. Только недавно, кажется, встречал девяносто шестой, а уже...».

Он снова посмотрел на календарь, теперь уже с сомнением.

«Нет, что-то тут не так. Какая-то ошибка. Да, Саша, заработался. Но зато уж теперь...»

Зазвонил телефон. Звонили из Генеральной прокуратуры. Начальник управления по расследованию особо важных дел.

— Привет, как дела? — Слушай, у меня к тебе вопрос, — обрадовался Турецкий, — какой на дворе год, месяц и число?

— Это ты, Турецкий? — не поверил своим ушам начальник.

— Да я, я...

— Ага, называется, закрутился, — хихикнул начальник. — На дворе второе декабря 1997 года.

— Иди ты...

— Точно.

Турецкий сорвал со стены календарь и засунул под диван. «Надо новый купить. Теперь буду каждый день отмечать».

— Так ты на меня не в обиде? — спросил начальник.

— В обиде? Нет.

— Ну и хорошо, мы оба погорячились.

«Да, совсем расслабился. Переспал, что ли. Как же я мог забыть? Это же не год и не месяц, в конце концов...»

— Я не погорячился, — сказал Турецкий.

— Ну хорошо, я погорячился. Но сегодня остыл. Подумал-подумал: что нам делить? И порвал твое заявление.

Вчера случился у них идеологический спор. Турецкий сорвался, кричал, стучал кулаком, на себя был не похож. Ну - накипело. Ни одно дело, которое Турецкий раскручивал в последнее время, так и не было доведено до конца. Как только добирался он до настоящих заказчиков, до мозговых центров, до шишек, ему тут же командовали — стоп! Не время. Погодим. Вот он и взорвался, бросил на стол заявление, а начальник тут же его и подмахнул, даже без двухнедельной отработки, поэтому-то Турецкий и был свободным с сегодняшнего дня.

Настоящую причину своего срыва Турецкий даже себе назвать не хотел. Нет, обиды копились давно. Но Александр Борисович перешагивал через них, не до этого было. В конце концов он делал свое дело, а уж дальше... Что ж, противно, что акулы и киты уходили, а оставались пескари, но это на совести тех, кто наверху. Хотя и с себя ответственности он не снимал. Но было столько других горячих злободневных дел, что только поспевай. И за этой суетой и напряженкой глохло недовольство, притуплялось, отступало. Но вот последняя капля — и все. Сорвался.

И теперь некого было винить. Он сам упустил преступника. Не он его разоблачил, не он довел дело до суда. Не успел. Преступник покончил с собой. И в этом промахе Турецкий считал виноватым только себя.

Это и была настоящая причина срыва. Александр, решил, что потерял чутье, смекалку, волю, интуицию, перестал быть профессионалом.

— Нет, — сказал он снова. — Я больше не могу

— Саша, я тебе клянусь. Мы не оставим ни одного твоего дела нерасследованным, — серьезно сказал начальник. — Я сам прослежу. Я сам буду ходить по кабинетам.

— Не в этом дело, — вдруг перебил Турецкий. — Дело во мне.

— Ты из-за чина обиделся?

Турецкий промолчал. Действительно, он должен был получить звание госсоветника юстиции третьего класса, по-армейски генерал-майора. Но указ не подписали наверняка и потому, что последнее дело он...

«Да, чего уж там, я провалил его. А значит, так мне и надо».

— Нет, повторяю, дело во мне. Понимаешь, во мне самом.

— Как это? — опешил начальник. — Я кураж потерял, знаешь, что это такое?

— Ты из-за этого самоубийцы?

— Да. Я должен был догадаться, я должен был успеть... А я не успел.

— Да это глупо, Саша. Сколько раз такое бывало... И подожди, надо же Меркулова дождаться. Вот вернется из Парижа, сядем втроем, все обсудим...

— Нет, больше не могу. Прости, что вчера на тебя кричал. Но я больше не могу работать в прокуратуре.

Начальник управления еще что-то говорил, утешал и стыдил, уговаривал и грозил, но Турецкий только повторял свое «нет».