Впрочем, российские друзья парижского шантажиста намекали царю, что если Александр заключит договор, то для союзника могло бы быть и послабление. Александр колебался… Гирс же был тверд. Тогда Ротшильд расторг договор с царём, и…

И уже в июле 1891 года бородатый самодержец, сняв фуражку (чтобы не отдавать честь), слушал «Марсельезу». А французский флот, приглашенный с «визитом дружбы», швартовался под звуки революционного гимна у фортов Кронштадта. Кредиты были получены, летом 1892 года в Петербурге прошло первое совещание начальников русского и французского генштабов. К началу 1894 года франко-русская военная конвенция была подписана и взаимно ратифицирована. Теперь, начав войну с Францией, Германия автоматически получала и войну с Россией.

Сломать русско-германские отношения было нелегко. До статочно сказать, что первый торговый договор между двумя монархиями был заключен лишь в конце XIX века. Не потому, что не было торговли, а потому, что раньше она шла «по-родственному». Уж очень сильными были династические и экономические связи.

Однако Александр III позволял себе в разговоре припугнуть молодого Вильгельма II тем, что он, мол, наводнит Германию казаками. В устах мало склонного к шуткам русского императора такие угрозы производили на немцев устрашающее впечатление. К тому же немцы не забывали о факторе «ночной кукушки». Ведь женой Александра III — русской императрицей — была датчанка, к Германии относившаяся традиционно враждебно.

России вообще всегда везло не только на «серых кардиналов», но и на подобных «серых кукушек». Резкий отворот от Берлина совершил Александр III, а помогал ему в этом министр финансов Сергей Юльевич Витте — счастливый муж разведенной еврейки Матильды Ивановны Нурок, по первому браку — Лисаневич, а также друг парижских Ротшильдов и петербургского банкира Адольфа Юльевича Ротштейна.

И Ротштейны и Ротшильды все более вертели политикой России, как хотели. 18 июня 1895 года давний сотрудник Гирса граф Ламздорф внес в свой дневник следующее: «Наш посол беспокоится за судьбу нашего займа и уверяет, что французские капиталисты не дадут ни копейки, если в займе будут участвовать англичане или немцы. Он приписывает все зло прежде временному разглашению сведений агентом Ротштейном; тот беседовал с Ротшильдом еще до обращения в кредитные учреждения…». А месяцем ранее до этого Ламздорф писал: «Парижский Ротшильд отказывается вести переговоры о частичном займе, поскольку не может этого сделать без лондонского Ротшильда».

России оставалось гадать: с какой — лондонской или парижской — ноги встав, европейский капитал будет свысока разговаривать с нами. Однако Витте не видел в том ничего угрожающего…

Владимир Карлович Ламздорф считал, что для России дружба с Францией «подобна мышьяку — в умеренной дозе она полезна, а при малейшем преувеличении становится ядом». Витте и его доверенные банкиры думали иначе, и Россия принимала французские займы с отчаянностью самоубийцы. Зато тот же Витте был очень тверд с немцами, а это обеспечивало нам таможенные войны с Германией и взаимные убытки. Витте воевал с немцами, требуя снижения пошлин на русский хлеб, в то время как русский мужик хронически недоедал. Зато Витте повышал пошлины на ввоз германских машин, чем способствовал сохранению нашей технической отсталости.

Что касается отношений с французами, то и здесь Россия терпела убытки. Ламздорф 1 июня 1895 года меланхолично помечал в дневнике: «Мы испортили наши отношения с соседней Германией и на более или менее длительное время устранили всякую возможность общих с ней действий в условиях доверия; все это ради того, чтобы понравиться французам, которые стараются скомпрометировать нас до конца, приковать только к союзу с собой и держать в зависимости от своей воли».

Ситуацию определяли не интересы России. По точному выражению одного комментатора деятельности Ламздорфа, «посуду били другие». Однако, несмотря ни на что, к началу XX века треть русского экспорта шла в Германию: зерно, сахар, мясо, масло, лес. И четверть германского экспорта — машины, оборудование, химические изделия — шла в Россию. Промышленное оборудование — это не «Шанель № 5», не «Кока-кола». Промышленные машины — это основа суверенитета, и их поставляла нам Германия.

Русский сбыт товаров в Германию укреплял русский рубль, немецкий сбыт в Россию развивал русскую экономику и обеспечивал стабильный рост экономики немецкой. Тем не менее Витте тормозил перезаключение торгового русско-германского договора вплоть до того, что сам кайзер вынужден был написать личное письмо Николаю II, где предложил покончить с волокитой.

Договор был продлён. Немцы предоставили нам крупный заем, но в общей политике это не меняло уже почти ничего. Любителей помогать русским бить немецкие «горшки» прибавлялось в Европе со всех сторон. Россию разворачивали к Франции очень мощные силы внутри и вне страны.

Ламздорф был одним из них. В 1905 году он писал послу в Париже Нелидову: «Для того, чтобы быть в действительно хороших отношениях с Германией, нужен союз с Францией. Иначе мы утратим независимость, а тяжелее немецкого ига я ничего не знаю».

Ламздорф не знал, что самый страшный хомут — тот, в который запрягают для поездки на войну. А в такой «хомут» запрягала нас Франция, ведя себя крайне высокомерно после неудач России в русско-японской войне. Тот же Нелидов предупреждал офицеров Генштаба капитанов Половцева и Игнатьева, приехавших в Париж в служебную командировку: «Учтите, что здесь в моде mot d'ordre (лозунг) „La Russie ne compte plus!“ („С Россией больше не считаются“).»

Так обстояло дело на континенте. Но оставалась же ещё и Англия… Со времен друга Ротшильдов — Дизраэли-Биконсфилда — еврейское видимое, то есть личностное, участие в политической жизни британцев становилось все более ощутимым, хотя история его уходила как минимум во времена Оливера Кромвеля.

Эта новая политическая черта английского общества проявилась не только в прижизненной роли Дизраэли, но еще более зримо — в посмертном его почитании. День его смерти — 19 апреля 1880 года — на десятилетия стал для королевского двора и тори-консерваторе в «Днём подснежника». Почивший лорд особенно уважал этот цветок.