Газеты и журналы, публикующие письма читателей, пестрят историями о том, как страдают прекрасные дамы за высоту, пардон, широту души своей жертвенной. И неизменно один и тот же «стон и плач»: ну и мужик мне попался — подлец-предатель-эгоист! Не оценил, бросил, ушел! Он уехал прочь на ночной электричке, прихватив с собой пачку соли и спички. Нет, одной строчки мало. Непременно требуется пропеть целый жестокий романс: «Была я женщина прили-и-ичная (неви-и-инная, лю-у-убящая, заму-у-ужняя), муж у меня сел в тюрьму (продулся в карты, столкнулся с шестисотым мерсом, спьяну защищая честь женщины, вступил в схватку с охранником банка). А потом опомнился и умолял меня спасти его (простить, побить, пощекотать). Чтобы его, подлеца (ворюгу, бабника, душку), отмазать от срока (гильотины, неуставных отношений, кругосветного круиза с той самой женщиной), я была вынуждена переспать с начальником тюрьмы (ограбить банк, убить свекровь, принести три литра крови девственниц). И вот, жертвуя собой, я это дело с блеском провернула (два раза для верности). А он, выйдя на свободу (вернувшись с круиза, всплыв в соседнем пруду), объявил мне, что жить со мной не может. И осталась я одна-одинешенька со своим самопожертвованием. Заявки принимаются. Цена сходная. Торг уместен. Звонить по будням с 14 до 19. Серафима». Восчувствовавший читатель зальет слезами страничку и вспомнит Некрасова («долюшка женская» из школьной программы) и Тютчева (про «умом не понять»).

Ходить или не ходить на дело, связанное с физической опасностью и моральной нечистоплотностью, есть личный выбор каждого. Хотя зачастую никакой это не выбор, а всего лишь смирение перед натиском чужой воли. Во всяком случае, перед «делом» обязательно надо спросить у себя, а не у слезливых классиков сентиментального жанра: пошла бы я на это, кабы не ожидала за свою жертву самой бурной благодарности и самого высокого вознаграждения? Если ответ «не-а», то и ходить никуда не следует. Оставайтесь дома и смотрите телик. В крайнем случае, посетите парикмахерскую.

Ах, вам на месте не сидится? Вы мечетесь, кусаете губы, грызете ногти, поглощаете конфеты — в общем, волнуетесь? Вам кажется, что ваш избранник погибнет, если вы его не спасете? Зря. Приспособится к новым условиям, научится думать головой, работать руками — еще лучше заживет. И тем более не стоит забивать себе голову сказками про верную Герду и Снежную королеву. Вряд ли можно найти Кая, который захочет, чтобы у него отнимали блестящую перспективу заполучить весь мир и пару коньков впридачу. И его можно понять: была охота возвращаться к цветочным горшкам и простым радостям скромного, но честного существования на чердаке, вусмерть загаженном голубями за время отсутствия Герды. Никакие розы и никакая верная подруга жизни не компенсирует такого «образцового счастья». В силу перечисленных причин и нам, женщинам, часто приходится выбирать не между счастьем и несчастьем, не между «я одна» и «мы вместе», а в рамках аксиомы «мы все равно расстанемся» — но каким образом: «умрет или бросит», «сядет или бросит» и т. д.

Да, ведь есть же еще «предмет, достойный женского самопожертвования» — дети! Йети. Как же ради них не жертвовать собой — своим благополучием, своими интересами, своими чувствами? Одна моя знакомая гордо заявляла: «До тридцати лет женщина может жить собственной жизнью, но после тридцати она должна жить жизнью своих детей!». Я бы, правда не советовала жить чьей угодно жизнью — детей, родителей, кузенов и кузин… Ни после тридцати, ни после сорока, ни после семидесяти. Это плохо действует на родственников. На друзей, впрочем, тоже. И правда, если «отдать все», то перспективы далеко не ослепляют: либо вы растите будущего «вечного должника», который никогда не сможет распрямиться в полный рост и смело глядеть людям в глаза, считая себя недостойным; либо эгоцентриста, который так никогда и не научится считаться с другими людьми, да так и застрянет в состоянии грудничка — будет вечно орать, требуя любви, тепла, заботы, кормежки, гигиенических процедур… Заодно стоит подумать: а вдруг вы своему ребенку кроме собственных проблем ничего дать не можете?

Вера Ивановна не была юродивой по роду занятий. Она была обычной служащей. Но она носила на себе пудовые вериги — тяжеленный комплекс вины. Подобные чувства редко бывают обоснованы реальными обстоятельствами. Их человеку «вцеловывают» родители, а довершает процедуру среда, атмосфера, кто и что угодно. Вера Ивановна была поздним ребенком в своей семье. Ее родители пережили блокаду Ленинграда. Рожая Верочку, мама потеряла здоровье. И хотя мама и не думала укорять своего ребенка этими обстоятельствами, но Вера Ивановна ощущала свою «виноватость». За нее мать отдала здоровье, а другие люди отдавали жизнь. Вся страна трудилась, чтобы она, Верочка, росла сытой, одетой, обутой, получила образование. Получалось, что в своей маленькой еще жизни Верочка оказывалась по уши в долгу. А чем заплатишь такой огромный долг? Вере казалось, что покаянием и образцовым поведением — никак иначе.

В юности Вера Ивановна, тогда еще просто Верочка, была хороша собой, и на нее вовсю обращали внимание ребята. Верочке это нравилось, но одновременно ей почему-то было очень стыдно — за все. И что за внимание и за свое «недостойное» удовольствие. Она считала себя легкомысленной и безнравственной. А от своего первого робкого влечения к противоположному полу и вовсе приходила в ужас. Надо же, дожила до семнадцати лет и не подозревала, что в ней столько порока! Она боялась веселых и темпераментных парней, которые в этих «порочных страстях» жили, как рыба в воде, и воспринимали свою собственную «безнравственность» как нечто само собой разумеющееся. Поэтому избранником Верочки стал вялый, нудный молодой человек, так и не изживший к двадцати пяти годам инфантильную манеру надоедать окружающим прописными истинами. К тому же Володя — так звали упомянутого молодого человека — полагал, что весь мир ему должен. Вероятно, это и сыграло решающую роль в отношениях Верочки и Вовочки. Володя идеально подходил для Вериного комплекса вины.

Они поженились. Пережившая блокаду мама Веры Ивановны смотрела на вечно зудящего зятя и морщилась от отвращения: «Стоило тратить силы на выживание в этом аду, — горько думала она, — чтоб на старости лет наблюдать такое? Верка с Вовкой абсолютно не умеют радоваться жизни. Он поучает, а ей только этого и надо. Как будто нет других удовольствий! Вере только дай себя ограничить, а потом вволю поахать, поосуждать других, не таких высокоморальных». Знала бы она, что Верина судьба — еще не конец «жизни, принесенной в жертву»!

Через пару лет родилась Тася. По мере того, как девочка подрастала, отношения Веры Ивановны с дочерью обострялись. Тася была нормальным ребенком и почему-то не хотела испытывать спонтанную «виноватость» перед родителями — да и перед всем миром тоже. Таська, на радость бабке, кокетничала с мальчишками, замирала от восторга перед витринами с красивыми платьицами и туфельками, с чувством глубокого детского удовлетворения съедала по две порции мороженого сразу — но при этом не испытывала никакого сомнения в собственном «праве на наслаждение», и даже тени смущения не пробегало по ее ангельскому личику. Вера Ивановна, глядя на дочь, просто холодела от ужаса: куда все это Таську заведет? «Понятно, куда! Поживет, погуляет, а потом опомнится — да поздно будет!», — думала рассерженная мать и напрягала все силы для спасения дочери.