Она вздрогнула и на секунду замерла, лихорадочно размышляя.

– Я как раз шла сказать тебе, что верю в тебя, а не в самозванцев.

– Хорошо. Нет, честно, мне это очень приятно.

– Я шла отдать тебе деньги.

– Тебе не обязательно…

– Там часть его. Он дал мне деньги! – Воспоминания возвращались к ней. Комната, хрустальная статуэтка…

– Уж его-то деньги я точно возьму, если ты захочешь. И найду им хорошее применение.

– И позволишь мне остаться с тобой? И будешь охранять меня – на случай, если он попробует… наказать меня за неудачу? – Она открыла глаза и смотрела на него в ожидании ответа.

Он казался печальным.

– Тебе не обязательно оставаться, Элиэль. Теперь обе твои ноги здоровы. Ты можешь стать актрисой, как и хотела.

Нет, она хотела остаться. Она очень хотела остаться, но то, что действовало на большинство мужчин, на Д’варда не действовало. Или действовало, но слишком медленно.

– Но большинство тех пьес – это ложь! Они почти все про этих злых чародеев, которые называют себя богами. Ведь эти пьесы дурные, правда, Д’вард?

Он потер бровь тыльной стороной ладони.

– Если относиться к ним серьезно, то да.

– Тогда что со мной будет? – Она всхлипнула.

– Иди с нами. Если хочешь. Я буду рад. Мне нужен кто-то, кто помог бы мне с проповедями.

– С проповедями? Я? Не издевайся надо мной! – Она сжалась в комок под одеялом.

– Я и не издеваюсь. Ты слышала меня вчера в Джубиксби. Готов поспорить, ты хоть сейчас повторишь почти все, что говорил я, и добавишь еще от себя.

С закрытыми глазами она чувствовала себя лучше, так что она снова зажмурилась.

– Он меня поцеловал! Я до сих пор помню прикосновение его усов. Он мне снится. Я никогда не забуду, как он целовал меня. – Она выжала из себя слезу.

Д’вард усмехнулся у самого ее уха.

– Ты совсем не изменилась, кокетка несчастная! – прошептал он. – Ты просто освоила несколько новых фокусов. Пойду посмотрю, не найдется ли у кого одежды для тебя.

Его губы на мгновение прикоснулись к ее. Она потянулась обеими руками, но он уже ушел.

На третий день своего странствия, когда дождь продолжал лить как из ведра, Джулиан Смедли добрался до Лосби. Он застал там Церковь Неделимого в полном смятении, что было неудивительно, поскольку в смятении пребывал весь Рэндорвейл. Болезнь свалила треть населения деревни, с дюжину людей уже умерли. Старый Кинулусим кашлял и метался в жару. Его жена – примерно одного с ним возраста – уже выздоровела и даже вставала, но была пока слабее жидкого пива военной поры. Молодой Пурлопат’р Дровосек, гигант с лицом младенца, бежал с женой и детьми в горы. Джулиан собрал несколько верных Неделимому у Семи Камней и провел краткую службу, чтобы подбодрить их немного, потом отправился дальше. Поскольку маны у него не было, он не мог помочь им исцелениями.

До него дошли новые, на редкость неприятные вести: ходили слухи, что этот необъяснимый мор был делом рук Церкви Неделимого. Это не слишком удивило его. Люди всегда находят козла отпущения: Неронов Рим сожгли христиане, Черную Чуму наслали евреи, отравившие колодцы… Вне зависимости оттого, кто пустил гулять эту клевету – жрецы ли, или кто-то еще, – Пентатеон наверняка выжмет из этого все, что возможно, так что усилия Службы изменить религию Вейлов оказались напрасными. Скорее всего самого Освободителя Служба и пережила бы, но, пытаясь остановить Эдварда, она занесла в Соседство испанку, и теперь их всех ждет смерть от нее.

На четвертый день Джулиан добрался до Турготби, славной маленькой скотоводческой деревушки у въезда в Сутпасс. Дождь прекратился, оставив за собой пронизывающий до костей ветер. Освещенный лучами зимнего солнца, перед ним возвышался Рэндорволл. Он старался не думать о предстоящем ему долгом подъеме и еще меньше – о лежавшем за горами вейле, ибо Лаппинленд трудно было назвать счастливой страной. За Лаппинвейлом лежал Мапвейл, а дальше он окажется в новых для него землях.

В Турготби он мог бы завалиться к местному проповеднику, чтобы наконец выспаться, но время еще было раннее, и он, немного подумав, отправился проведать Урбилу Пекаря, Агента Двадцать Девять политического отдела Службы. Она могла бы просветить его насчет нынешней ситуации в Лаппинленде. Это была высокая, угловатая вдова средних лет, совершенно седая. Ее одежду всегда покрывал толстый слой муки. Лавка ее пользовалась популярностью как у местных, так и у приезжих, и она умела выуживать ценную информацию из любой невинной болтовни.

Она встретила его сухо, словно видела первый раз в жизни, так что Джулиану пришлось пройти через всю дурацкую процедуру паролей в духе плаща-и-кинжала. Только потом она провела его на кухню, жаркую и полную аромата пекущегося хлеба, усадила за стол, поставила перед ним блюдо горячих булок и кувшин сливок.

Новости, которые она выложила ему, пока он ел, мало чем отличались от того, что он уже слышал. Грипп свирепствовал здесь, как и везде в Рэндорвейле, и умирали – как и везде – в основном молодые. Болезнь развивалась так же, как и на Земле: человек был здоров в первый день, прикован к постели на второй и часто мертв на третий. Дети и старики по большей части выздоравливали, хоть и медленно. Церковь Неделимого если и обвиняли в болезни, то этому мало кто верил, ибо приверженцы Церкви гибли, как и все остальные. Многие бежали, некоторых изгоняли. Дома сжигали.