Вообще, в нем произошла интересная перемена. Я помню, еще в Ленинграде мы с ним целыми днями тусовались, он не приходил домой, мы ночевали в каких-то странных местах и у разных людей. А потом, после встречи с Наташей, он стал очень домашний, его круг общения ограничился считанными людьми. Конечно, каждому человеку хочется иметь свой угол. Они собирались с Наташей покупать квартиру. Тут все понятно — если лет в двадцать бездомность можно сносить еще относительно спокойно, то сейчас ему было уже двадцать восемь и хотелось пожить более-менее по-человечески.

Часто о Викторе говорят — одиночка. Конечно, говорить можно по-всякому, но что касается конкретно Виктора, то он вообще не любил оставаться один. Не то, чтобы он чего-то боялся, просто не мог один и все. Кто-то все время должен быть рядом с ним. Я это не раз замечал. Цой очень не любил в гостиницах жить. Когда он приехал на съемки той же «Иглы», я ему сказал: «Вот твой гостиничный номер. Он все время будет за тобой. Пожалуйста, если тебе нужно будет уединиться, побыть одному…» Цой ни разу им не воспользовался. Он все время жил у нас. И когда говорят о Викторе, что он человек необщительный или — грубый, отталкивает людей — это не так. Просто, особенно в последнее время, он общался с очень немногими, но с друзьями был замечательным, открытым человеком.

Мы могли говорить с ним о чем угодно — о кино, о музыке, о жизни вообще. Но, наверно, сутью наших разговоров, как и любого дружеского общения, было выяснение нашей правоты: «Ведь я прав, что…» То есть мы подтверждали правоту наших взглядов на мир. Споров у нас не было. Конечно, у каждого есть индивидуальные взгляды на какие-то вещи, но мы находили всегда что-то общее и это доставляло нам удовольствие.

Я бы еще вот что хотел добавить. Его музыка — это не только Виктор Цой, это еще и группа КИНО. Виктор сам всегда это подчеркивал. Я глубоко убежден, что КИНО не имело бы такого своего лица, если бы не было Юры Каспаряна. Звучание его гитары для меня одно из самых любимых в советском роке. Мне кажется, что это был пример счастливейшего сотворчества. Когда я с ними познакомился, они вообще были как братишки — старший и младший. Виктор мне рассказывал, что когда он взял Каспаряна в группу, многие ему говорили: зачем ты его берешь, он ни во что не врубается! Юрик до этого тяжелый рок играл, по-моему. И все Цою говорили: у тебя же совсем другой стиль, ничего у тебя с ним не получится. А Виктор сразу в нем увидел своего человека. Это очень важно, когда люди, несмотря на всякие наговоры со стороны, видят суть и доказывают, что они правы. Я думаю, есть такие музыканты, для которых самое важное — он сам, а остальная группа может быть в любом составе. Для Виктора же группа была очень важным элементом творчества. Не мне судить, что происходило внутри, об этом вправе судить только они сами, но я считаю, что у КИНО был идеальный состав.

Приходилось иногда слышать, что КИНО последних лет тяготело к поп-культуре. В том, что у Цоя появились миллионы поклонников, я не вижу никакой попсовости. Нормальный человек, чьи идеи трогают многих какая же тут попсовость? Мне выпало счастье видеть, — как работает Виктор. Это чистый поэт. Настоящий художник работает, как рука пишет. Он не может холодно спроектировать и сделать вещь. Ведь как бывает в поэзии: пишешь строчку, а потом уже ее понимаешь. И говоришь: «Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!» Виктор именно такого склада был. Например, были у нас разговоры, что, мол, неплохо бы ему сделать один веселенький диск. И он соглашался: конечно, не мешало бы, Но не мог. Пел только то, что диктовала ему интуиция. Как говорят, Бог водил рукой. Что-то свыше в него входило, и он это делал. Здесь не может быть попсы. А упреки происходят из нашей совковости, научившей нас ненавидеть тех, кто хорошо зарабатывает, получает то, что ему положено. Вечная зависть к людям, которые чуть-чуть выдвинулись вперед. А потом — заполненные миллионами людей лагеря только потому, что эти люди высовывались. Рассчитанная попсовость видна сразу, она слаба.

Я приведу поразительный факт. Я знаю уже несколько маленьких детей, которые буквально влюблены в Цоя. Им два, три, четыре годика. Самый яркий пример — моя внучатая племянница. Она просто говорит: «Витя Цой — мой муж». Недавно я разговаривал с одной молодой женщиной, и она сказала, что ее дочь тоже считает Витю своим мужем. И еще множество примеров. Эти дети что-то в нем видят. Я ставлю ей пластинку, она говорит: «Это выключи, Витю давай! Хочу Витю». Она слушает все подряд и при этом с ним разговаривает. Сидит в комнате одна, слушает, подпевает, разговаривает, отвечает ему…

Я думаю, что настоящее, подлинное чувство магнетизирует. И даже тиражированное на пленке обладает способностью действовать. То же самое с кино. Я не знаю механизмов, но знаю, что душевная печаль запечатлевается навсегда.

На его выступлении в Москве, в «Бригантине», вырубили электричество. Так люди стали ему подпевать, продолжили песню. Это была искренняя любовь, настоящее единение. Рок вообще, особенно в его ранние годы, был колоссальным прорывом к взаимопониманию людей. Оно и подняло рок на уровень прямого общения художника со слушателем. А искусство это всегда общение. Ты имеешь возможность общаться с людьми посредством своих произведений. Так что в этом смысле Виктор жив, пусть даже рок-н-ролл и мертв…

«… Да, концерт был попросту поганый…

Когда отдернулся занавес, Цой, Рыба, новый соло-гитарист и новая ритм-секция сидели на сцене и смотрели в зал. Пересидели секунд на тридцать, потом встали и разбрелись по сцене. Басист взял в руки инструмент и стал играть на нем, не обращая внимания на то, что его усилитель не включен. Из зала видно было, как Михаил Васильев, пригибаясь как солдат под обстрелом, пробрался на сцену и включил злополучный усилитель. Басист же этого просто не заметил. Вдобавок у Рыбы на середине первой же вещи лопнула, простите, ширинка и внимание женской половины зала было, естественно, приковано к нему. Цой раз пять ходил по сцене утиным шагом Чака Берри, как будто ничего другого не видел. Гитарист Каспарян ухитрился вставить рок-н-ролльный запил в песню «Алюминиевые огурцы» (кто слышал —?!), а из «Битника» сделать нечто танцплошадное. А вот новые песни Цоя были еще лучше, чем предыдущие, — «Троллейбус на восток», «Последний герой» — хиты!»

«Рокси» № 6, 1983 г.

«Рыбин: Понимаешь, у нас с Цоем был договор — он занимается творческой стороной дела, в которую я не лезу особенно, а я занимаюсь всей административной стороной, то есть договариваюсь там со всеми, ну, насчет концертов, привожу музыкантов всяких, а уж Витька сам решает, нравятся они ему или нет.

«Рокси»: Что же нарушило такую идиллию?

Рыбин: Мы катались в Москву, нас там полюбили, вроде. Я как-то случайно песню написал, «Звери» называется, Артему она очень понравилась. Потом появилась Марианна, Виктор включил ее в группу — в качестве гримера, костюмера, или там кого… Ну и… делить все пришлось на троих… В общем, к концерту все было уже довольно скверно. А после концерта выяснилось, что Цой не хотел играть с этими музыкантами и т. д. и т. п. Потом уже, летом, Цой как-то сказал мне: «Знаешь, в одной группе не должно быть двух лидеров».