Полноземлие

Аннотация

11 АПРЕЛЯ Селеногорск взбудоражен. Такое впечатление, что все посходили с ума. Утром, когда я столкнулась в коридоре с Веригиным, я подумала, что, может быть, пригодится моя медицина. У него были красные, воспаленные глаза и вообще, я сказала бы, вид лунатика — если бы это не звучало смешно. Я предложила Веригину выпить экстракта криногена, который он обожал, но он отмахнулся и побежал в радиорубку. Давно я заметила, что с наступлением полноземлия наши ребята взвинчиваются. Да и мне становится как-то не по себе, даром что я уже около четырех лет живу в этой пещере, выдолбленной во внешнем склоне кратера Птоломея: беспричинное возбуждение сменяется беспричинной же грустью, и все время хочется пить. Конечно, тут прежде всего — воздействие сильного света, идущего от Земли. Но не только. У меня накопилось порядочно наблюдений, и я над ними раздумываю. Вообще же мне особенно нечего тут делать. В Селеногорске никто не болеет, если не считать старого Шандора, у которого иногда побаливает новая печень (это бывает первое время, пока печень «осваивается»), да еще Володи Лермана с его вечными ушибами и растяжениями связок. За завтраком астрофизики галдели, как скворцы, наткнувшиеся на ультразвуковое заграждение. Я только и слышала: «тау-частицы, тау-частицы»… Кажется, только Алеша Новиков сохранял относительное спокойствие. Он улыбнулся мне, пододвинул кофейник и сказал: — С наступающим. Марта. Я вспомнила, что завтра День Космонавтики. В столовую вошел Виктор Доля. Глаза у него были воспалены, рыжие волосы — не чесаны. Видно, он только что сменился с вахты у большого инкрата. Все так и накинулись на него; — Ну что, Виктор? Как Стрелец? — Стрелец полыхает, — сказал Виктор и, сморщившись, потер глаза. Я попросила Алешу вразумительно рассказать, что, собственно, произошло. — Выброс материи в центре Галактики, — ответил он с набитым ртом. — Но это не ново. Я слышу это уже много лет… — Выброс колоссально возрос. Резко усилился поток тау-частнц. Ночью Веригин ворвался к Шандору и стащил его с постели. Опять тау-частицы. Только это я и слышу здесь… — Завтра, — продолжал Алеша, — прибывает куча космогонистов. Ларин, Крафт, Воробьева… — Воробьева? Тина Воробьева? — Да, — сказал Алеша и подлил мне кофе. Он говорил что-то еще, но я плохо слушала. Вот как, значит. Прилетает Тина. Давно я ее не видела. — Опять отложили наш вылет, — сказал Алеша. — Сколько можно околачиваться на Луне? «Действительно, сколько?» — подумала я. 12 АПРЕЛЯ День Космонавтики у нас обычно отмечается праздничным обедом — всегда очень веселым. Каждый раз меня бесконечно трогает особо предупредительное отношение ребят. Я тоже смеюсь и шучу и стараюсь изо всех сил победить тоску. Что поделаешь: я твердо знаю, что никто никогда не заменит мне Федора. Добродушного моего гиганта… Но сегодня было не до праздничного обеда. Около полудня мы вышли на поверхность. На террасе, под которой в Море Облаков раскинулся космодром Луна-6, мы ожидали прибытия корабля. Тут были все: астрофизики нашей обсерватории, и космодромная команда, и экипаж «Юрия Гагарина», который вот уже три недели томится в ожидании вылета. Только неугомонный селенолог Володя Лерман залез в танкетку и умчался на ту сторону, к своим бурильным автоматам. Будет лазать по немыслимым крутизнам. А к вечеру заглянет ко мне и, пряча за иронической улыбкой смущение, попросит примочку для ушибов. За четыре года я привыкла к Луне, к ее бурой, ноздреватой поверхности, где все — вверх-вниз; привыкла к обнаженному черному небу, утыканному звездами; даже к коварным колодцам, присыпанным легким, как пена, шлаком. К одному не могу привыкнуть — к полноземлию. Глаз не могу отвести от Земли. Ее огромный диск висит над головой. — Марта. Марта, надо ль плакать, если Дидель вышел в поле… — Перестаньте, — прошу я. Я действительно готова заплакать. Алеша не знает, что Федор тоже любил Багрицкого. Корабль прилунялся долго. Жуками поползли по космодрому банкетки. Прибывшие все в одинаковых скафандрах, не разберешь, кто где. Голоса, голоса — конечно, о тау-частицах. И вдруг — уверенный, быстрый, напористый голос: «Я предупреждал, что это зависит от волокнистого строения туманности…» Значит, и Герман Скрипкин прилетел. Ну что ж… Я вспомнила: кто-то рассказывал, что он никуда Тину одну не отпускает. О нем вообще много говорили. Да он и сам часто высказывался в астрофизических вестниках — всегда запальчиво и резковато. В Селеногорске, когда мы вылезли из скафандров, Тина Воробьева бросилась ко мне. Мы обнялись. — Безумно рада тебя видеть, — сказала она. — И я рада… Тина была все такая же — хрупкая, тоненькая, белокурая. Только вот под глазами у нее появились припухлости. В институтские годы (Тина окончила профилактический факультет, а я — лечебный) она отличалась прекрасной памятью. На сессиях она, вздернув тоненькие брови и глядя куда-то вверх, почти дословно пересказывала тексты учебников. Тина мне казалась замкнутой и несколько анемичной. С тем большим изумлением следила я в последние годы за ее неожиданным взлетом, за интересными теоретическими работами, которые выдвинули ее в число видных космогонистов. Так бывает: готовится человек к одной профессии, а проявит себя в совершенно другой. — Мы с Германом часто тебя вспоминаем, — сказала Тина. — Почему ты за столько лет ни разу не прилетала на Землю? — Я прилетала в прошлом году. В Ленинград. Тина укоризненно развела руками: — И не дала нам знать о себе! Как не стыдно. Марта… — Она зазналась, — услышала я за спиной и, обернувшись, увидела Германа Скрипкина. — Здравствуй, Марта Роосаар, — сказал он, как мне показалось, подчеркнуто. — Здравствуй, лунный доктор. Как поживаешь? — Хорошо, — сказала я. — Рад слышать. Постоянно находиться в обществе Доли — завидная доля. — Он засмеялся. — Я уже не говорю о таком светиле астрофизики, как старик Шандор. Я хотела ответить, что их общество вполне меня устраивает, но тут бурей налетел Костя Веригин. — Герман, дружище! — закричал он. — Хватай под мышку свою светлую голову и пойдем смотреть, как образуются звезды. Тина, идемте! Они помчались в обсерваторию, к большому инкрату… Селеногорск — это в сущности длинный и узкий коридор, ведущий в круглый зал обсерватории; по бокам коридора — клетушки комнат, радиорубка, столовая, библиотека. В эту-то библиотеку и втиснулось население городка вместе с гостями. Вначале все было довольно чинно. Веригин сделал сообщение. Он торопился, глотал слова и быстро набрасывал указкой-лучом на экране цифры расчетов. Потом Шандор Саллаи вознес над собранием свою великолепную седую голову. Насколько я поняла, смысл его слов заключался в следующем: теперь можно считать доказанным, что тау-частицы являются основным носителем огромной энергии, сосредоточенной в ядре Галактики… Вдруг раздался язвительный голос Германа: — Не вы ли, товарищ Саллаи, утверждали, что в нашей Галактике не существует условий для возникновения частиц столь высоких энергий? — Да, — сухо ответил Шандор, — раньше я так полагал. Но я не делаю фетиша из своих взглядов. — Не надо, Герман, забывать, что именно Шандор Саллаи открыл семнадцать лет назад тау-частицы, — сказал Веригин. — Этот отрадный факт общеизвестен. — Герман порывисто поднялся. Волосы над высоким его лбом странно торчали вперед и в стороны, худое лицо казалось перечеркнутым длинной линией рта. — Но с тех пор, — напористо заговорил он, — Шандор Саллаи не внес в астрофизику ни единого бита информации. Понадобился катаклизм в созвездии Стрельца, чтобы вы тут очнулись от семнадцатилетней спячки… — Спячки? — пророкотал мощный бас Виктора Доли. — Да вы что, товарищ Скрипкин? Тау-излучатели — это, по-вашему, спячка? — Я имею в виду теоретическую мысль, а не героические потуги практиков. Сплошная цепь ошибок и заблуждений, начатая Шандором Саллаи… Тут поднялся такой шум, что и передать не могу. Я просто не узнавала ребят. Доля, уставив на Германа палец, кричал, что привык разговаривать с учеными, а не с ветхозаветными прокурорами. Свен Эриксон заявил, что пописывать бойкие статейки в журналах, конечно, легче, чем годами сидеть у большого инкравизора. Я смотрела на Тину. Она молча сидела между Германом и Эриксоном, скрестив руки на груди, и, часто моргая, глядела на графин с водой. Она не вмешивалась в спор — и правильно делала. Старый Шандор вдруг пошел к выходу. Я встревожилась и выскочила за ним в коридор. — В чем-то он прав, — сказал Шандор, принимая из моих рук стакан с экстрактом криногена, — но этот его тон… Он не договорил и залпом осушил стакан. Вечером в медпункте я обрабатывала раствором очередной синяк на лодыжке Володи Лермана. Вдруг распахнулась дверь — на пороге стоял Скрипкин. — Ты занята? — спросил он. Я познакомила его с Володей. — Читал вашу брошюру о селеногенных породах, — сразу сказал Герман. — Любопытно. Впрочем, мысль о «сонных микроорганизмах» высказывал еще десять лет назад Стаффорд Хаксли. — Я не претендую на первооткрытие, — проворчал Володя. — Я излагаю факты. — Ну да, конечно, здесь только и делают, что излагают факты. Володя поспешил уйти. — У тебя удивительная способность — ярить людей, — сказала я. — Ты находишь? — Герман опустился в кресло и смотрел на меня, прищурив глаза. — Ты почти не изменилась, — сказал он, помолчав. — Златокудра и зеленоглаза… Довольна своей жизнью? — Да. — Меня потрясла гибель Федора, — негромко сказал он. — В Космоцентре хотят поставить ему памятник. — Я видела проект. Опять мы помолчали. — Значит, доктор. Лунный доктор Марта Роосаар… — Хочешь сказать, что это не так уж много? — Ну, почему же, — возразил он. — Не каждому греметь на всю Вселенную. В медпункт заглянул Веригин: — Герман, ты с Тиной расположишься в моем кабинете. Уюта не гарантирую, тесноту гарантирую, микрофон общей связи не работает — ну да он тебе и не нужен… — Спасибо, Костя. Меня вполне устраивает. — Фу, кажется, всех разместил. — Веригин исчез. — Пойду, лунный доктор, — сказал Герман, поднимаясь. — Работать надо. Я его окликнула, когда он был уже в дверях: — Это правда, что ты никуда не отпускаешь Тину одну? — На Луну бы, во всяком случае, не отпустил, — сказал он подчеркнуто и вышел. Я всегда считала, что унаследовала от своих эстонских предков уравновешенность. Но когда вдруг сотрясся пол, я взвизгнула и испытала нелепое желание кинуться на грудь к кому-нибудь сильному — а ведь я прекрасно знала, что это стартовал рейсовый на Марс… Хорошо, что никто не слышал моего визга. Полноземлие ужасно все-таки будоражит… Осторожный стук в дверь. Это, верно, Алеша… 13 АПРЕЛЯ, полдень Полдень — это по земным часам. У нас на Луне сейчас долгая морозная ночь. Не могу себе простить вчерашнего. Никогда себе не прощу. Надо было холодно указать на дверь, когда он ко мне потянулся. Не смогла… Я рассказала ему все. О девчоночьей влюбленности в Федора Чернышева и своем восторженном письме к нему. Кто не влюблялся в космонавтов?.. Потом, уже в институтские годы, — дружба с Германом. Его серьезность, его незаурядный ум много значили для меня. Я не очень умела анализировать свои чувства, но когда Герман попросил меня стать его женой, я отказалась наотрез. Почему? Сама не знаю. Что-то в нем было… ну, что-то отталкивало… Потом — это было в День Космонавтики — знакомство с Федором. Он приехал к нам в институт на праздничный вечер, он танцевал со мной… Светлый мой, добрый мой… Не знаю, был ли кто-нибудь когда-нибудь так безмерно счастлив, как я… Федор ушел в рейс и не вернулся. Его последняя радиограмма оборвалась на моем имени… Ну, это все знают. Он стартовал со старого космодрома Луна-5. Я попросилась на Луну: хотелось быть там, где он проходил в последний раз. И вот я почти четыре года живу в Селеногорске. Я наблюдаю за новой печенью старого Шандора и прикладываю примочки к Володиным ушибам. Прав Герман: не каждому греметь… Я выплакала всю себя. «Милый Алеша, — сказала я ему, — на Земле полно чудесных девчонок. Зачем тебе пепельный свет?» Он ответил: «Через семь лет я вернусь и разыщу тебя, где бы ты ни была». Вот так, я не Героиня. Всего лишь женщина, которой нужно быть нужной не только человечеству, но и человеку… 13 АПРЕЛЯ, вечер Снова совещание в библиотеке. Тина Воробьева выступила первой. Она говорила умно, и слушали ее, по-моему, уважительно. Но — странно! — никак не могла я отделаться от впечатления, что она, как некогда в институте, читает заученный текст. Она, вздернув тоненькие шелковистые брови, поглядывала вверх и часто моргала… Ее высокий голос то и дело замирал, как бы ломаясь о глубокомысленные паузы. Герман сидел рядом с ней, слушал, подперев лоб ладонью. Несколько раз он исподлобья взглянул на меня. И еще два глаза — два сияющих глаза — были устремлены на меня. Я старалась не смотреть на Алешу. Когда Тина села, Шандор обратился к ней: — Согласен с вами, что мои высказывания об источниках тау-энергии — не более чем гипотеза. Но, скажите на милость, какими расчетами вы подтвердите, что те крохи тау-излучения, которые доходят до нас… — Полагаю, — перебил его Герман, — товарищу Саллаи известно, что центр Галактики укрыт от нас газо-пылевыми облаками. Поэтому достоверно мы может утверждать лишь одно: двадцать пять тысяч лет назад произошел интенсивный выброс сгустков материи из ядра… — Я спрашиваю Тину, — сухо сказал Шандор. — Что и привело к усилению потока тау-частиц, — продолжал Герман. — Но что дает вам основание считать это явление общеметагалактической закономерностью? Почему Веригин и вы, товарищ Саллаи, настаиваете на явной ошибке поспешного обобщения? А я вот не убежден, что идет образование новой звезды. Почему бы не связать явление с разумной жизнью, которая… — Простите, но я спрашиваю Тину, — повторил Шандор. — Ваша гипотеза о высокоразвитых мирах в центральных областях Галактики нам известна… Но Германа уже нельзя было остановить. Насколько я поняла, он связывал явление с неким экспериментом неких обитателей центра Галактики — с гигантским накоплением энергии, что ли. — А что думаете об этом вы, Тина? — спросил Веригин. Она помигала на него, чуть слышно ответила: — Я… я согласна с Германом. — Веригин, при всем моем к нему уважении, громоздит ошибку на ошибку, — заявил Герман и вдруг развернул рулончик цветного пластика. — Вот своего рода регистр его заблуждений, я изобразил их схематически.. Так. Теперь он принялся за Веригина… Костя выслушал его до конца, не перебивая. Потом он поднялся, негромко сказал: — Хотел бы я знать, Герман Скрипкин, по какому праву ты присвоил себе роль непогрешимого судьи? — Я отметаю эти дивергенции! — запальчиво выкрикнул Герман. — Говори по существу вопроса. — Это по существу! — раздался громовой бас Виктора Доли. — Прекратите нападать на исследователей. Время крикливых разоблачений, знаете ли, давно миновало… — Постой, Виктор, — сказал Веригин. — Существо вопроса, Герман, в том, что ты — в плену собственной схемы, под которую усердно подгоняешь науку. Именно отсюда твоя нетерпимость, твоя неистовая самовлюбленность… — Правильно! — гаркнул Доля. — Ошибаться может каждый, но не надо лезть! 14 АПРЕЛЯ Сегодня в семнадцать сорок по земному времени на корабле «Юрий Гагарин» ушел в Пространство Алеша. 15 АПРЕЛЯ Полноземлие кончается, на земной диск наползает тень. У ребят неважное настроение. Даже ласковый Джи удрученно улыбается. За обедом я спросила его, что с ним стряслось. Джи промолчал, за него ответил Эриксон: — Наш друг Скрипкин обозвал его работу о релятивистских электронах чушью. — И добавил, хлопнув Джи по плечу: — Не горюй, человек. Не для Скрипкина вперяем мы, как сказал поэт, пытливый взгляд в звездный лик Вселенной. — Завтра он улетит на Землю, — буркнул Веригин. — И воцарится на Луне мир, в человецех благоволение, — подхватил Эриксон. — Пойду-ка я починю линию общей связи. Где мой любимый тестер? После обеда Веригин зашел ко мне в медпункт выпить экстракту. Я спросила, нет ли новых сообщений с «Гагарина». — Разгоняется, — ответил он между двумя глотками. Я видела, что он занят своими мыслями — о тау-частицах, конечно. А я думала об Алеше. Давно уже мне не было так радостно — и так жутко… Вдруг в динамике щелкнуло, мы услышали взволнованный высокий голос: — … Невозможно. Ты всех восстановил против себя, даже Костю. — Они не любят, когда им говорят правду, — отозвался угрюмый голос Германа. Мы с Веригиным остолбенели. Это Свен починил линию, и те двое говорят в Катиной кабинете при включенном микрофоне… — Я больше не могу! — В голосе Тины послышались слезы. — Не хочу больше подписывать твои умные статьи и выступать по твоим шпаргалкам. Это обман! — Я делаю это для тебя. Тина… — Нет! Просто ты хочешь что-то доказать кому-то! — Она всхлипнула. Веригин шагнул к динамику, резко выключил его. — Жаль мне его, — проговорил он, помолчав, и нервно потер лоб. — Она от него не уйдет, — сказала я. — Может быть… Но все равно, он будет наказан самым страшным наказанием — одиночеством.