— Можешь играть и петь, — вторили княгине два детские голоска. Живо обернувшись, маленький князек увидел Магуль и Горго, сидевших тут же, на шкуре, наброшенной поверх подушек, и ласково поглядывавших на него.

— А где же злые мальчики, которые мучили меня и заставили прыгать через бездну? — Кико поднял на Като вопрошающий взгляд.

— Успокойся, Кико, они не придут больше. Вано подоспел как раз в ту минуту, когда ты висел над пропастью, и под страхом строгого наказания запретил им обижать тебя. И в твою саклю ты не пойдешь больше, а останешься со мною, Горго и Магуль здесь, в башне, если дашь мне слово, что не убежишь от нас.

Като подняла за подбородок личико Кико и заглянула ему в глаза.

— Кико, отвечай скорее, ты не будешь больше делать попыток убежать от нас?

Кико молчал. Как он мог дать слово не стремиться к побегу отсюда, когда его душа так и рвалась к обожаемому отцу, к доброй бабушке Илите, к милой Шуше, которую он так незаслуженно обижал в последнее время, предпочитая ей общество злого и лукавого Али? Нет, нет, он не сможет дать этого слова, потому что не сможет сдержать его. А не сдержать данного слова, по мнению мальчика, — это такая подлость, на которую не может решиться ни один честный и порядочный человек. Видя его колебание, Като заговорила снова.

— Слушай, Кико. Я не сделала тебе никакого зла, я была с тобой добра, мальчик, и ты должен отплатить мне тем же. Я упросила Вано отдать тебя мне и дала ему за тебя слово, что ты не убежишь. Неужели же ты, Кико, сделаешь меня обманщицей в глазах Вано?

Маленький князь поднял голову. Синие глаза его блеснули гордым блеском.

— Я сын князя Павле Тавадзе и не хочу давать слова, которого, знаю это заранее, не смогу сдержать. Я хочу к отцу… Я не могу оставаться здесь…

— Но, бедный мальчик, ты не дойдешь до дома, заплутаешься в горах и погибнешь… Все равно отец твой не увидит тебя. А мне ты принесешь большое горе своим новым бегством. Гнев Вано обрушится на меня. Неужели же ты захочешь мне зла, мой мальчик?

— Нет! Клянусь святой Ниной, нет! Ты добрая!..

— Тогда ты дашь мне клятву не убегать и никому не открывать твоего похитителя?

Кико задумался.

Но вот он поднял голову, взглянул в лицо Като и произнес твердо:

— Хорошо. Я даю вам слово и клянусь честью дома Тавадзе, что не убегу отсюда, но… но я буду постоянно молиться святому Георгию, чтобы он упросил Бога умудрить моего отца искать меня здесь, в этой башне.

И он закрыл лицо руками, чтобы не показать слез слабости, выступивших у него на глазах.

Магуль вскочила с пола и забила в ладоши. Громко зазвенели все ее бесчисленные монеты и браслеты на шее и руках, а Горго бросился к Кико с сияющими глазами, протягивая ему руку.

— Теперь тебя не запрут под замок больше, — вскричал он весело, — и я так рад этому, так рад! Ведь ты друг мой, ты заступился перед братьями за маленького слабого Горго, и он никогда не забудет этого.

И мальчик серьезно, как взрослый, обменялся с Кико рукопожатием.

Жизнь Кико пошла по-новому. Его уже не запирали больше, и он пользовался относительной свободой. Он мог гулять по двору усадьбы, мог бегать на вышку башни или подолгу просиживать на краю пропасти и слушать вместе с Горго и Магуль дикие песни горных потоков. Впрочем, сюда он приходил редко, не желая встречаться со старшими братьями Мичашвили, то и дело прибегавшими сюда.

Этот замок совсем не походил на их горную усадьбу. Здесь не было стены, потому что окружавшие его утесы сами служили оградой усадьбе, состоявшей из полуразрушенной башни и нескольких каменных пристроек. Овец и коней было немного у Вано, зато подвал башни оказался битком набитым какими-то странными тюками, мешками и деревянными ларями всевозможной величины.

Когда Кико спрашивал у своих друзей, Горго и Магуль, что это за вещи, те или отмалчивались, или делали вид, что не слышат его вопроса.

Часто Кико брал свою чунгури и пел песни. Като, Горго и Магуль замирали от восторга, слушая его. А если дома находился и Вано с сыновьями, что бывало, впрочем, редко, так как хозяин горного гнезда и его старшие дети чаще были в отлучке, то и они, бросив дело, слушали маленького певца.

— Эк хорошо поет мальчишка!.. Не одну тысячу туманов (монета, равняющаяся десяти рублям) дал бы за такие песни любитель, — не раз срывалось с уст всегда хмурого и сурового Вано, и после этого он сильно задумывался, решая какой-то сложный вопрос.

А из-за высокого утеса еще один невидимый слушатель жадно ловил каждое слово песен Кико.

Этот слушатель был горбун Али, старательно избегавший встречи с маленьким пленником своего господина. Когда Кико распевал свои песенки, аккомпанируя себе на подаренной ему Като чунгури, Али положительно не находил себе места.

Печальные, полные тоски по родине, по отцу и родному дому, звуки голоска Кико падали, как раскаленные камни, в сердце Али, и совесть не давала ему покоя.

Незлой от природы, Али мучился своим поступком. Ему было жаль Кико, и в то же время он не посмел ослушаться своего господина, которому был обязан жизнью и благополучием своим и своей сестры.