Не узнали?

Аннотация

Ты встречаешь его ежедневно или еженедельно, ты проходишь мимо него годами. Но он всё остается незнакомцем, пока вы оба не покинете привычный круг и не встретитесь… где-то во Флоренции.

Рэй Дуглас Брэдбери Не узнали? — Не узнали? Быть такого не может! Незнакомец уже тянул руку для приветствия. — Как же, как же!.. — бормотал я. — Если не ошибаюсь… Совсем растерявшись, я беспомощно озирался по сторонам. Мы встретились средь бела дня во Флоренции, на переходе через улицу. Он направлялся в одну сторону, я в другую — можно сказать, столкнулись носом к носу. Теперь он выжидал, когда я назову его имя. Я лихорадочно рылся в памяти, но безуспешно. — Насколько мне помнится… — снова начал я. Он схватил меня за руку, словно боясь, как бы я не сбежал. Его физиономия сияла от радости. Он меня узнал! И вправе рассчитывать на взаимную любезность, верно? Так что поднатужься, приятель, читалось у него на лице, вспоминай! — Я — Гарри! — Его терпение лопнуло. — Гарри?.. — Стадлер! — весело рявкнул он. — Хозяин мясной лавки! — О господи, ну конечно же! Гарри, чтоб мне провалиться на этом месте! — Я с облегчением тряс его руку. На радостях он едва не пустился в пляс. — Ну да, он самый! За девять тысяч миль от дома! Неудивительно, что вы меня не узнали! Я остановился в Гранд-отеле. Шик-блеск, в вестибюле паркет наборного дерева! Поужинаем сегодня вместе? Бифштекс по-флорентийски — ваш мясник плохого не посоветует, так ведь? Значит, договорились! В семь вечера. Я набрал в легкие побольше воздуха, чтобы выдохнуть решительный отказ, но… — Сегодня в семь! — громыхнул он. Повернувшись на каблуках, мясник ринулся дальше и чуть было не угодил под мотороллер. Уже стоя на кромке противоположного тротуара, он выкрикнул: — Гарри Стадлер! — Леонард Дуглас, — отозвался я, неизвестно зачем. — Как же, помню! — Махнув рукой на прощанье, он растворился в толпе. — Уж я-то помню… Только этого не хватало, рассуждал я сам с собой, разглядывая правую руку, изрядно намятую и только что освобожденную. Кто же это был? Хозяин мясной лавки. Я представил, как он готовит к продаже бифштексы: белый колпак-кораблик, оттеняя щеки цвета свиного окорока, чудом держится на жидких светлых волосах, а руки истязают кусок говядины. Действительно, мой мясник! Ну и ну! Я не мог успокоиться до самого вечера. Надо же так влипнуть! Зачем было соглашаться? И какого черта он навязывается? Мы ведь совершенно чужие люди — так только: «С вас пять шестьдесят» — «Спасибо, всего доброго». Проклятье! Каждые полчаса я звонил в отель. У него в номере никто не снимал трубку. — Может быть, вы оставите сообщение, сэр? — Нет, благодарю. Слюнтяй! — ругал я себя. Оставь сообщение: заболел. Оставь сообщение: умер! Просидев полдня у телефона, я так и не собрался с духом. Неудивительно, что я не узнал этого горлана. Когда постоянно видишь человека за прилавком, за конторкой, за рулем, за пианино и так далее, очень сложно его узнать, если в момент встречи он не торгует, не записывает, не управляет, не исполняет, не доставляет, не обслуживает. Автомеханик без своего замасленного комбинезона, адвокат, сменивший строгий костюм на огненно-красную спортивную майку, официантка из ночного клуба, избавленная от непременного корсета и доверившая свои формы умопомрачительному бикини, — все, все они становятся чужими, посторонними, да еще обижаются, если их не узнаешь! Да и то сказать, все мы считаем, что, куда бы ни пришли, как бы ни оделись, уж нас-то ни с кем не спутать. Рядимся в генерала Макартура, [1] сходим на берег в далекой стране и возвещаем: «Я вернулся!». 1 Дуглас Макартур (1880–1964) — генерал армии США. В 1942 г. был назначен главнокомандующим вооруженными силами союзников в юго-восточной части Тихоокеанского региона, после капитуляции Японии — главнокомандующий американскими оккупационными силами. В 1944 г., перед отправкой в Австралию, заявил: «Я прорвался; я еще вернусь!» Но кому какое до нас дело? Взять хотя бы этого владельца мясной лавки: где, спрашивается, его колпак, где забрызганный кровью фартук, где вентилятор над головой (чтобы отгонять мух), где сверкающие ножи, острые крюки для подвески туш, крутящаяся каменная столешница для разделки мяса, холмы розового фарша и пласты говядины с тонкими прожилками? Без этих принадлежностей он просто мститель в маске. Кроме всего прочего, за время отпуска он помолодел. Обычно так и бывает. Двухнедельное путешествие, фантастическая архитектура, изысканная кухня, редкие вина, здоровый сон — и десятка лет как не бывало, и уже не хочется возвращаться назад, в старость. Что до меня — я находился на самом гребне этой волны, когда стремительно накручиваешь мили, сбрасывая годы. Мы с этим мясником обрели вторую жизнь, превратились в великовозрастных юнцов и столкнулись во Флоренции, чтобы среди потока машин прокричать какую-то чушь и проверить память. — Черт тебя раздери! — Я с досадой нажимал на телефонные кнопки. Пять часов: ни ответа, ни привета. Шесть: никто не подходит. Семь: тишина. Да что ж это такое? — С меня хватит! — крикнул я в окно. Тут в соборах Флоренции зазвонили колокола, обрекая меня на неизбежное. Бух! — Кто-то в сердцах грохнул дверью, выходя на улицу. Это был я. Уже в пять минут восьмого мы встретились в назначенном месте; я подозревал, что нам кусок не полезет в горло, как истосковавшимся влюбленным, которые бросаются друг к другу после долгой разлуки. Поужинаем — и разойдемся; даже не так: поужинаем — и разбежимся в разные стороны, читалось на наших лицах, когда мы, потоптавшись в холле, все-таки обменялись рукопожатием. Вернее сказать, похвалились силой рук. Каждый жест почему-то сопровождался фальшивыми улыбками и неестественными смешками. — Леонард Дуглас! — вырвалось у него. — Я уж думаю: где его черти носят, сукина сына? Он покраснел и осекся. Как-никак, мяснику не пристало фамильярничать с постоянными покупателями! — Пора уже, — сказал он. — Пошли, пошли. Втолкнув меня в кабину лифта, он не умолкал, пока мы не оказались под самой крышей, в лучшем ресторане отеля. — Надо же, такое совпадение! Столкнулись прямо на мостовой! Кормят здесь отменно. Ага, приехали. Выходим! Мы сели за стол. — Люблю хорошее вино. — Мясник нежно разглядывал карту вин, как старую знакомую. — Вот потрясающая штука. «Сент-Эмильон», урожая семидесятого года. Пойдет? — Спасибо. Я, пожалуй, закажу сухой мартини с водкой. Мясник помрачнел. — Но и от вина не откажусь! — поспешно заверил я. Для начала я попросил официанта принести салат. Мясник опять нахмурился. — После салата и мартини, — изрек он, — невозможно оценить букет вина. Извиняюсь, конечно. — Ну что ж. — Я сдался без боя. — Салат можно оставить на потом. Он заказал бифштекс с кровью, а я — хорошо прожаренный. — Прошу меня простить, но мясо долго поджаривать нельзя. — Это вам не Жанна д'Арк, — подхватил я и хохотнул. — Неплохо сказано! Что правда, то правда, это не Жанна д'Арк! Тут нам принесли вино. Когда бутылку откупорили, я быстро подставил свой бокал и тайно порадовался, что мартини подадут позже, а то и вовсе забудут; чтобы сгладить напряжение следующей минуты, я вдохнул аромат, покрутил бокал и пригубил хваленый «Сент-Эмильон». Мясник не сводил с меня взгляда, как домашний кот с малознакомого пса. Прикрыв глаза, я сделал крошечный глоток и кивнул. Малознакомый сотрапезник тоже отпил вина и кивнул. Ничья. Мы принялись разглядывать панораму вечерней Флоренции. — Хотел спросить… — начал я, тяготясь молчанием. — Вам нравится флорентийская живопись? — Картины мне как-то не по нутру, — признался он. — Вот гулять и по сторонам глазеть — это другое дело. Какие в Италии женщины! Их бы заморозить да отправить морем в наши края! — Хм… ну… — Я прочистил горло. — А Джотто?.. — Тоску нагоняет. Уж не обессудьте. Как на мой вкус, Джотто поспешил родиться, ему бы попозже прийти в искусство. Фигуры тощие, как жерди. Мазаччо — и то получше будет. А уж Рафаэль — тот всем сто очков вперед даст! И Рубенс, конечно! Я в силу своего ремесла предпочитаю обилие плоти. — Рубенс? — Рубенс! — Поддев вилкой пару прозрачных ломтиков салями, Гарри Стадлер отправил их в рот и мечтательно пожевал. — Рубенс! Тут тебе и бюсты, и задницы, целые горы плоти, розовой, нежной! Прямо сердце екает при виде такого богатства. Каждая женщина — как перина: прыгай на нее, заройся с головой… А на кой черт нужен этот мраморный Давид? Холодный, белый, хоть бы фиговым листочком прикрылся! Нет, мне подавай сочность, свежесть, да побольше мяса, а не сухие кости. Эй, да вы ничего не едите! — Показываю. — Я демонстративно сжевал ненавистную салями и кружок розовой болонской колбасы, а вслед за тем проглотил бледный, словно смерть, «проволоке», раздумывая о том, как бы перевести разговор на холодные, белые, сухие сыры. Бифштексы подавал сам метрдотель. Стадлеру досталось совершенно сырое мясо — впору было отправлять его на анализ крови. Передо мной водрузили бесформенный оковалок, более всего похожий на голову вождя племени, которую бросили в огонь, а потом оставили дымиться и обугливаться на моей тарелке. Мясника так и перекосило при виде этого жертвоприношения. — Боже праведный! — вскричал он. — С Жанной д'Арк и то лучше обошлись! Что рекомендуется с этим делать — набивать трубку или жевать? — Вы лучше посмотрите на свою порцию! — со смехом ответил я. — Она, по-моему, еще дышит! Когда я пытался жевать свой бифштекс, он шуршал, будто ломкий осенний лист. Стадлер, как У. К. Филдз, [2] прорубался сквозь живое мясо и тянул за собой каноэ. 2 У. К. Филдз (Уильям Клод Дюкенфилд, 1880–1946) — знаменитый американский актер-комик. Его бифштекс напрашивался на заклание. Мой — на предание земле. Смаковать такую еду не имело смысла. Очень скоро нас охватило беспокойство, потому что оба чувствовали: придется опять начинать беседу. Мы ужинали в гнетущем молчании, как старик со старухой, удерживаемые вместе только горечью забытых размолвок, причины которых тоже забылись, оставив после себя досаду и глухую злость. Чтобы хоть как-то заполнить паузы, мы просили друг друга передать масло. Потом заказывали кофе — это тоже требовало каких-то слов. Наконец каждый из нас откинулся на спинку кресла и, глядя поверх белоснежного льняного поля, салфеток и столовых приборов, уставился на совершенно постороннего человека. Ни с того, ни с сего — вспоминаю этот момент с содроганием — я услышал собственный голос: — Когда вернемся домой, надо будет непременно встретиться: сходим куда-нибудь поужинать, вспомним эту поездку. Флоренция, солнце, живопись… Договорились? — Да. — Он опустил свой бокал. — То есть нет! — Что-что? — Нет, — без обиняков повторил он. — Зачем кривить душой, Леонард? Там, дома, мы толком друг друга не знали. Да и здесь нас ничто не связывает, просто оба поехали отдохнуть и оказались в одно и то же время в одном и том же месте. Поговорить — и то не о чем, общих интересов никаких. Черт, жаль, конечно, но так и есть. Назначили эту встречу из лучших побуждений или уж не знаю из-за чего. Каждый бродил в одиночку по чужому городу, да и сейчас каждый сам по себе. Прямо как в анекдоте: двое встретились ночью на кладбище, хотели обняться — и прошли друг дружку насквозь. Похоже, верно? Зря мы себя обманываем. У меня поплыло перед глазами. Зажмурившись, я чуть не поперхнулся от негодования, а потом шумно выдохнул: — Спасибо за откровенность. В жизни не встречал такого человека, как ты. — Терпеть не могу откровенность и здравомыслие. — Тут он зашелся смехом. — Весь день пытался тебе дозвониться из города. — А я — тебе! — Хотел отменить эту встречу. — Я тоже! — У тебя было занято. — А у тебя никто не отвечал. — Ну и дела! — С ума сойти! Запрокинув головы, мы так хохотали, что чуть не выпали из кресел. — Вот это номер! — Целиком и полностью с тобой согласен, — сказал я голосом Оливера Гарди. — По такому случаю надо заказать еще шампанского! — Официант! Мы еле-еле сдерживали смех, пока официант наполнял наши бокалы. — Нет, кое-что нас все-таки связывает, — сказал Гарри Стаддер. — Интересно, что же? — Этот нелепый, идиотский, дурацкий, прекрасный день, от полудня до вечера. Мы всю оставшуюся жизнь будем рассказывать про это знакомым. Как я предложил вместе поужинать, а ты из вежливости согласился, как мы оба пытались отменить встречу, как пришли в ресторан, клокоча от злости, как наговорили друг другу глупостей и как в один миг… — Он не договорил. В глазах блеснула предательская влага, голос дрогнул. — Как в один миг все встало на свои места. Что греха таить: лед растопился из-за этих самых глупостей. И если мы вовремя отсюда уйдем, то можно будет считать, что вечер вполне удался. Я чокнулся с ним своим бокалом. Нелепость положения никуда не делась, но теперь и на меня нахлынула какая-то теплота. — Так что по возвращении домой — никаких ужинов. — Ни-ни. — Больше не придется вести натужные беседы ни о чем. — Как-нибудь перекинемся парой слов о погоде — и все. — Не будем приглашать друг друга в гости. — За это надо выпить. — Между прочим, вечер не так уж плох. Что скажешь, старина Леонард Дуглас, мой постоянный покупатель? — За Гарри Стадлера. — Я поднял бокал. — Куда бы не повела его судьба. — За меня. И за тебя. Мы выпили шампанского и посидели минут пять в тепле и блаженстве, как друзья детства, которые вдруг выяснили, что когда-то боготворили одну и ту же прекрасную библиотекаршу, которая прикасалась к их книгам и трепала по щеке. Но воспоминания уже рассеивались. — Кажется, будет дождь, — сказал я, достав бумажник. Стадлер бросил на меня такой выразительный взгляд, что мне волей-неволей пришлось вернуть бумажник в карман пиджака. — Спасибо. Доброй ночи. — Тебе спасибо, — ответил он. — Как бы там ни было, теперь я не один. Я опустошил свой бокал, удовлетворенно вздохнул и, повинуясь какому-то порыву, взъерошил редкие волосы Стадлера, а потом стремительным шагом направился к выходу. В дверях я обернулся. Он это заметил и гаркнул на весь зал: — Не узнали? Я притворно помедлил, поскреб в затылке, будто напрягая память, а потом указал на него пальцем и провозгласил: — Хозяин мясной лавки! — Он поднял бокал: — Точно! Ваш мясник! Поспешно сбежав по лестнице, я прошагал по паркету наборного дерева — слишком роскошному, чтобы попирать его ногами. На улице меня встретила гроза. Подставив лицо дождю, я сделал несколько шагов. Как ни странно, пришло мне в голову, я теперь тоже не один. Вымокший до нитки, я засмеялся, втянул голову в плечи и побежал к себе в гостиницу.