Я не думаю, что мне следует говорить вам что-либо еще, леди и джентльмены, присяжные. Это простое дело. Оно чистое и вполне ясное.

Он драматически простер руки.

— Государство обвиняет человека, которого вы перед собой видите, Скотта Гендерсона, в убийстве своей жены. Государство требует для него смерти. На этом я заканчиваю.

— Я прошу обвиняемого встать и повернуться лицом к присяжным.

— Я прошу старшину присяжных встать.

— Леди и джентльмены, присяжные, вы вынесли вердикт?

— Вынесли, Ваша честь.

— Вы признаете обвиняемого виновным или невиновным в том, что он сделал?

— Мы признаем его виновным, Ваша честь.

— О, мой Бог! Нет… — раздался сдавленный голос со стороны скамьи подсудимых,

— Виновный, вы хотите что-нибудь сказать перед вынесением приговора?

— А что говорить, когда они обвиняют меня в преступлении, которого я не совершал? Кто тут услышит меня поверит мне? Вы все здесь говорили, что я должен умереть, значит, я умру. Я боюсь смерти не больше любого другого человека. Но я боюсь умереть так же, как любой другой, но тяжелее всего умирать из-за ошибки, Я умру не за то, что совершил преступление, а по ошибке, а это самая тяжелая смерть. Когда придет мой час, я встречу его достойно; это все, что я могу сделать.

Но сейчас я обращаюсь ко всем тем, кто не слушал меня или не поверил мне; я не делал этого. Я не убивал. Ни один суд, ни один состав присяжных, никакая смерть на электрическом стуле, ничто в целом мире не сделает меня виновным в этом преступлении.

Я готов выслушать приговор, Ваша честь. Я вполне готов.

— Прошу прощения, мистер Гендерсон, — раздался сочувствующий голос. — Я не могу сказать, что не слышал ваши слова и не поверил вам. Я поверил вам больше, чем любому другому человеку, которому мне приходилось выносить приговор. Но вердикт присяжных не дает мне выбора.

Тот же самый голос стал громче.

— Скотт ГендерСон, вы признаны виновным в убийстве первой степени, и я приговариваю вас к смерти на электрическом стуле в течение недели, начиная с 20 октября, в день, выбранный начальником тюрьмы, и да спасёт Бог вашу душу.

— Он здесь, — произнес кто-то тихо в коридоре Дома Смерти. И добавил чуть громче сквозь звон ключей: — Гендерсон, тут кое-кто хочет увидеть вас.

Гендерсон молчал и не двигался. Дверь открылась и снова закрылась. Они долго смотрели друг на друга.

— Полагаю, вы не помните меня.

— Всегда помнишь людей, которые хотели убить тебя.

— Я не убиваю людей. Я ищу людей, которые совершили преступление, для тех, кто должен их наказать.

— А потом вы приходите убедиться, что они не сбежали и остались там, куда вы их засадили, заставляя мучиться день за днем, минута за минутой. Это, видимо, вас сильно волнует. Ну что ж, смотрите. Я здесь. Я в камере. Теперь вы спокойно можете уйти.

— А вы не веселы, Гендерсон.

— Мало радости умереть в тридцать два года. Барчесс не ответил. На такие слова трудно найти ответ. Он подошел к двери и заглянул в смотровое стекло.

— Маленькое окошко, не так ли? — спросил Гендерсон, не поворачивая головы.

Барчесс быстро отошел от двери и стал спиной к глазку. Он достал что-то из кармана и протянул Гендерсону:

— Хотите сигарету?

— А что в них? — насмешливо спросил Гендерсон.

— Ах, перестаньте так разговаривать, — негромко сказал детектив, продолжая держать руку на весу.

Гендерсон неохотно протянул руку и с горечью посмотрел на Барчесса. Он взял сигарету и, прикрывая ее рукавом, сунул в рот. Барчесс быстро поднес ему зажигалку, Гендерсон с презрением посмотрел на него:

— Что же, наступил день казни?

— Я знаю, что вы чувствуете… — сказал Барчесс.

— Вы знаете, что я чувствую! — внезапно взорвался Гендерсон. Он стряхнул пепел к ногам детектива. — Надо же! Они знают, что я чувствую! Вы не можете знать! Убирайтесь отсюда! Вон! Идите и убейте еще кого-нибудь! Найдите себе свежий материал, а я уже — второй сорт, так сказать, отработанный.

Он лег на спину и выпустил струю дыма, который окутал его лицо.

Затем они снова посмотрели друг на друга. Барчесс стоял не двигаясь.