Шрифт:
Я чуть не подпрыгнул. Умолил водителя немедленно изменить маршрут и мчаться на всех парах в Проезд Соломенной Сторожки. По дороге объяснил ему, кто такой Домерщиков и почему я его разыскиваю. Парень все понял и снял трубку радиотелефона:
— «Букет», «Букет», я — «Двадцатый». Передайте мне заказ «Седьмого».
— Да ты что?! Заказ принят.
— Очень прошу… Надо…
— С какой стати?
— Верочка, милая, переиграй. Тут историческое дело. Мой пассажир… — Он покосился на меня. — Родственника, понимаешь, признал по фамилии. Он в войну пропал, еще в первую мировую.
Заказ передали нам, и мы помчались в Проезд Соломенной Сторожки.
Успели. Но, увы, фамилия заказчика оказалась лишь созвучной фамилии моего героя — Доверщиков. Я извинился и побрел на автобусную остановку. Доверщиков уехал в моей машине.
Один за одним пришли ответы из адресных бюро остальных городов. Не было Домерщикова ни в Мурманске, ни в Таллине, ни во Владивостоке… Эта фамилия сделалась моей идеей «фикс». Что бы я не просматривал — списки избирателей или «Бюллетень по обмену жилой площади», библиотечные каталоги или театральные программки, — я всюду искал эту странную, эту редкую фамилию. Я расспрашивал всех своих родственников и друзей — не приходилось ли им слышать или читать о каких-либо людях с фамилией Домерщиков. Я просил своих знакомых звонить мне в любое время дня и ночи, если они что-то узнают…
Я сделал запрос в Центральное адресное бюро, которое дает справки о местожительстве любого гражданина СССР… И тут раздался телефонный звонок. Звонил мой бывший сослуживец по «Красной звезде» капитан 1 ранга Георгий Владимирович Самолис, автор книги о лейтенанте Шмидте:
— Записывай адрес Домерщикова: Ленинград, Адмиралтейская набережная, дом 10.
Я не верю своим ушам — как, откуда?
— Не знаю, тот ли Домерщиков, который тебя интересует: Павел Васильевич.
— Павел Васильевич? Кто он? Сколько ему лет? Как ты его нашел?
Самолис усмехается.
— Лет ему много. Если жив, то, наверное, за сто с лишним. Сведения из справочника «Весь Петербург за 1904 год». Было такое полезное издание…
Благодарю коллегу и ломаю голову над новой загадкой: кто такой этот Павел Васильевич Домерщиков и кем он доводился моему герою? Какое справочное бюро, какое учреждение, какие специалисты могут ответить на этот вопрос? Опыт подсказывал неутешительное: никто.
Новый роман Валентина Пикуля «Крейсера» я прочитал залпом. На его страницах жил и действовал человек, вошедший в круг моих поисков: последний командир «Рюрика» и последний командир «Пересвета» Иванов-Тринадцатый.
Лейтенант Иванов 13-й сражался на батареях левого борта, когда его окликнули с трапа:
— Константин Петрович, вам на мостик!
— Что там случилось?
— Идите командовать крейсером…
Из рубки еще не выветрились газы шимозы. Зенилов лежал ничком возле штурвала. Иванов-Тринадцатый задел ногою что-то круглое, и это круглое откатилось, как мяч. Не сразу он сообразил, что отпихнул голову капитана 1 ранга Трусова.
— Выбрось ее, — велел он сигнальщику.
…Вокруг «Рюрика», выписывавшего концентрические круги, хищно кружили «Нанива» и «Такачихо».
…Ни один компас не работал. Лейтенант Иванов-Тринадцатый продул все подряд переговорные трубы, но из всех отсеков лишь один отозвался ему утробным голосом:
— Динамо-пост слушает… Чего надо?
— Говорит мостик. Что вы там делаете?
— Заклинило. Сидим, как в гробу. Ждем смерти…
Из отчета лейтенанта Иванова-Тринадцатого: «Руль остался положенным лево на борт, так как подводной пробоиной затопило румпельное и рулевое отделения, была перебита вся рулевая проводка, управление машинами вследствие положения руля на борт было крайне затруднительно, и крейсер не мог следовать сигналу адмирала идти полным ходом за уходящими „Россией“ и „Громобоем“, ведущими бой с броненосными крейсерами японцев…
Огонь нашего крейсера ослабевал.»
Глупо было искать живых в рубках мостика. Иванов-Тринадцатый все же проверил их снова. Велико было удивление, когда в штурманской рубке он увидел лежащего капитана Салова:
— Михаил Степаныч, никак, вы? Живы?
— Жив. Течет из меня, как из бочки. Всего осыпало этой проклятой шимозой… Осколки во — с орех!
— Так чего же не в лазарет?
— Сунься на палубу, попробуй — сразу доконают… Через открытую дверь Иванов-Тринадцатый показал в море:
— Вот они: «Такачихо» и «Нанива»… Что делать?
— Попробуй управляться машинами. Если удастся, круши их на таран, сволочей! Пусть мы вдребезги, но и они тоже…
Вихляясь из стороны в сторону разрушенным корпусом, почти неуправляемый, крейсер «Рюрик» хотел сокрушить борт противника, чтобы найти достойную смерть. Из отчета Иванова-Тринадцатого: «Попытка таранить была замечена неприятелем, и он без труда сохранил свое наивыгоднейшее положение…»
— Тогда… рви крейсер! — сказал ему Салов.
— Рано! «Россия» и «Громобой» идут на выручку…
«Рюрик» уже превратился в наковальню, на которую японские «крейсера — все разом! — обрушили тяжесть своих орудийных молотов, чтобы из трех русских крейсеров добить хотя бы один».
«Я наполнил карманы подрясника бинтами, стал ходить по верхней и батарейной палубам, чтобы сделать перевязки. Матросы бились самоотверженно, получившие раны снова рвались в бой. На верхней палубе я увидел матроса с ногой, едва державшейся на жилах. Хотел перевязать его, но он воспротивился: „Идите, отец, дальше, там и без меня много раненых, а я обойдусь!“ С этими словами он вынул матросский нож и отрезал себе ногу. В то время поступок его не показался мне страшным, и я, почти не обратив на него внимания, пошел дальше. Снова проходя это же место, я увидел того же матроса: подпирая себя какой-то палкой, он наводил пушку в неприятеля. Дав по врагу выстрел, он сам упал как подкошенный…»
О легендарной библиотеке Валентина Саввича Пикуля я читал и слышал многое. О том, какие редкие книги в ней собраны, об уникальной коллекции русского портрета, о великолепной генеалогической картотеке… Что, если в ней отыщется след и моего героя?
Тихая рижская улочка Весетас вполне оправдывала свое название — Гостевая. Гостей здесь встречать умели.
Стены этой квартиры были сложены из книг. В книгах дрейфовали модели подводных лодок, эсминцев, парусников. Тисненое золото на корешках старинных фолиантов тускло переблескивалось с золотом матросской ленты на старой бескозырке: «Грозный».
Повсюду царил порядок образцовой штурманской рубки. Стол из струганых корабельных досок, такая же скамья, штурвал с часами в сердцевине и крепкий флотский чай превращали гостиную в кают-компанию, которая вмещала едва ли не всех офицеров русского флота. Я в этом убедился, как только речь зашла о старшем лейтенанте Домерщикове.
— Есть такой! — ответствовал хозяин и с проворностью юнги исчез в прихожей, где стоял каталожный шкаф. Через полминуты я записывал в блокнот родословную своего героя: «Дед — Павел Васильевич Домерщиков (1817–1891), инженер-генерал-лейтенант, строитель мостов в Санкт-Петербурге. Отец — Михаил Павлович Домерщиков, юрист, член консультации при министерстве юстиции, учрежденной для ревизионных поручений, мать, урожденная Федорова, дочь тульского мелкопоместного дворянина…»