Она торопилась за сестрой, вдыхала запах её духов и готовилась поговорить с ней, терпеливо и авторитетно. Но ей было ясно, что из этого ничего не выйдет и, немного завидуя Эрмине и сравнивая её положение со своим, Алиса чувствовала себя обездоленной.

Эйфория, охватившая Эрмину после горячего кофе, быстро сошла на нет. Когда стрелки фаянсовых часов с кукушкой на стене «Кафе де ля Банк э де Спор» показали два сорок пять, она уже утратила часть своего блеска.

– Съела бы ты что-нибудь ещё кроме этой булочки, похожей на губку, – сказала ей Алиса.

– Знаешь… Когда я работала у Вертюшу манекенщицей, профессионалки говорили, что перед большим показом лучше быть почти голодной, нежели переесть и отяжелеть. Но к напиткам это не относилось… Хоп! Тёплый кофе… Хоп! Немного полусухого шампанского… Из-за нервотрёпки и усталости всё это тут же выходило обратно, поверь, и очень скоро.

Она умолкла, быстро посмотрелась в зеркальце и встала.

– Я пошла.

Не глядя на Алису, она протянула ей затянутую в перчатку руку.

– Хочешь, я тебя отвезу?

– О, знаешь… Не стоит… Нет, ладно, отвези. Она дала шофёру такси адрес бара на улице Поля Сезанна. Всю дорогу она хмурилась и с сосредоточенным видом прикусывала изнутри щёку, словно повторяя урок. Сквозь приоткрывшуюся дверь бара Алиса успела увидеть, как навстречу Эрмине стремительно поднялся со своего места мужчина.

Послеполуденное время тянулось для неё бесконечно. К пяти часам она решила вернуться в свою квартиру, выдвинула ящики бюро и комода. Она обнаружила два или три тщательно спрятанных присланных с пневматической почтой письма и с холодным пренебрежением уничтожила их: «Если бы Мишель на них натолкнулся, это его бы огорчило… Опять эта история с Амброджио! Значит, я не была хорошей женой? Да нет, была. Как жена я вполне стоила Мишеля. Никому из нас двоих и в голову не приходило, что предаёт другого. Какими же мы бываем мерзкими, сами того не зная…»

Поглядывая на раскрытое окно, она ждала наступления вечера и не хотела, чтобы сумерки застали её врасплох. Опасалась она и возможной вспышки эмоций, навеянных воспоминаниями о недавнем прошлом, исписанными листками, слабым ароматом старинных духов или датой на почтовой марке. Почувствовав лёгкую дрожь, она перестала просматривать связки бумаг, заглядывать в конверт. Вымыв руки, она опять надела шляпку с короткой вуалькой.

«Меня нигде не ждут, и спешить мне незачем…» При слове «ждать» перед ней возникала одна и та же картина: Эрмина и увиденный мельком мужчина двигаются навстречу друг другу.

На улице она замедлила свой размашистый шаг, как только в витринах зажглись первые огни. Писчебумажные, фруктовые, кондитерские лавочки напоминали ей о старой привычке, потребности «принести что-нибудь для Мишеля» – что-нибудь приятное, бесполезное, сладкое…

«Я могу с тем же успехом принести что-нибудь для Коломбы… И для Эрмины… Но Эрмина и Коломба сейчас ушли по своим собственным делам. Одна трудится и служит своему бедному другу, тянущему непосильную лямку работы и забот о жене. Вторая ведёт сражение с мужчиной, которого пытается превратить в своего союзника… А я…»

Ей захотелось пожалеть себя, и она зацокала языком на манер Коломбы: «Тш… тш… тш…» Купила фруктов, копчёной говядины, хлебцев, посыпанных укропным семенем, пирожных. «Если они устали, славно будет поужинать дома, босиком, как прежде… Да, но прежде нас было четверо, даже пятеро, считая папу… Подогретый на сковороде хлеб, колбаса-мортаделла, сыр, и всё это запивалось сидром…»

Озноб пережитого физического страха напомнил ей о давнишнем рождественском вечере: одетые в платья из бледно-зелёной тафты, девочки Эд должны были с пяти вечера до семи утра музицировать в кафе с открытой террасой. «Помню, что мы не смели есть от страха свалиться и заснуть. Я со своей виолончелью выполняла, скорее, роль контрабаса: пум, пум… Тоника – доминанта. Тоника – доминанта… Эрмину, которой было пятнадцать, тошнило всем, что бы она ни пила, и люди аплодировали, считая её пьяной. Коломба хотела прикончить какого-то типа стулом по голове… А Ласочка… Бедная, прелестная Ласочка в эти времена позировала для "художественных фотографий" то с лирой, то с молитвенником в руках, рядом с дряхлым львом или гигантскими тенями рук на теле…»

И всё же ей было приятно вспомнить о нескольких вечерах, когда в тёплом лоне родного гнёздышка собирались все четыре девочки Эд, обретая в нём хрупкую защиту, самая красивая часто была обнажена, самая нежная куталась в длинную венецианскую шаль… «Давно это было. Всему этому пришёл конец. А теперь… Теперь Мишеля уже нет со мною рядом, а Эрмина недавно пыталась убить госпожу Уикэнд…»

Она задумчиво готовилась к импровизированной трапезе, положила приборы и маленькую розовую скатерть на письменный стол, поставила на рояль запасные тарелки… «Как обычно, как всегда… Смотри-ка, один прибор у меня лишний, ведь нас только трое… Выходит, четырём таким девочкам, как мы, трудно найти мужа, устроить свою жизнь?.. Не злые, не глупые, не уродливые, только немного упрямые… Семь часов. Где же Эрмина?» Никто никогда не спрашивал: «Где же Коломба?» Ибо честная, измотанная, неутомимая Коломба, дымя сигаретой и кашляя, всегда находилась там, где обязана была быть… Знакомый кашель послышался за дверью, и Алиса пошла открывать.

– Как я рада, моя птичка, что ты рано вернулась! Ещё жива? Сядь, вытяни свои лапищи. Как поживает Балаби? Он зайдёт повидать меня? А мне есть что тебе порассказать! К счастью, по чистой случайности, ничего страшного не произошло. Знаешь, что натворила Эрмина?

В нескольких словах она поведала о покушении:

– К счастью, револьвер заело или, скорее всего, он не был заряжен… тик-тик-тик… В три часа Эрмина встретилась с господином Уикэндом в баре…

Рассказывая, она вытирала руки, которыми только что резала салат.