Я не вполне понимаю, о чем он говорит. Я представляю себе этот цех монстром социалистической индустрии и думаю, что неправ.

— Лунич законсервировал цех, как только почувствовал внешнюю угрозу. Он ее только почувствовал! Это произошло за три года до его отставки. Графитовые добавки для науглероживания металла нас тогда не интересовали, у нас имелись некоторые запасы. Цех был разобран и упакован в контейнеры. Действующая АЭС требует не очень больших объемов выпуска реакторного графита, но требует, и запасы его не бесконечны. Я не знаю, о чем думал Плещук. Я считаю, он не думал вообще — только исполнял приказания. Замедлитель нейтронов — не то сырье, которое нам с радостью продадут из-за границы. Я не говорю об особо чистом графите, прекращение выпуска которого не остановит нашу экономику, но закроет перед нами множество дверей. Контроль же над АЭС имел двоякое политическое значение. С одной стороны, это позволяло контролировать экономику страны, значительную ее долю. Остановка АЭС означала экономический коллапс, у нас не было ни мощностей, ни лишнего топлива для того, чтобы производить электроэнергию на тепловых электростанциях. И не было средств на строительство гидростанций. Но есть второй, и очень важный, нюанс: все четыре энергоблока нашей АЭС накапливали оружейный плутоний. И весь мир был против этого. Мы действительно в любую минуту могли начать производство ядерного оружия, у нас не было к этому никаких препятствий. Принудительно лишить нас АЭС и поставить экономику под угрозу миротворческие силы не решились, они и без того наворотили тут достаточно. По большому счету, лишив нас возможности поддерживать реакторы в надлежащем состоянии, они добились бы того, что рано или поздно АЭС остановилась бы без их участия.

Он замолкает, собираясь с мыслями, и продолжает снова:

— Говорили, Лунич расстрелял всех посвященных, кто работал в этом цехе, но я в это не верю: Лунич не тот монстр, которого нам рисовали когда-то средства массовой информации. Я знал его лично и могу сказать: это был дальновидный и сильный политик. Он думал не только о завтрашнем дне, но и послезавтрашнем. Для него уничтожение ученых не имело никакого смысла. Да, эти технологии представляли из себя государственную тайну, но не того масштаба. А впрочем… Политика — не игра на скрипке. Эта государственная тайна стоила очень дорого. Я даже не мог себе представить, насколько.

Он оправдывает себя. Он хочет уверить меня в том, что за эту тайну не жалко положить несколько человеческих жизней. Я ненавижу политику и политиков. За человеческим материалом они не видят человеческих жизней и человеческих судеб. И свою жизнь Кошев за эту тайну не отдал.

— Я долго не мог понять одного: неужели технологию можно уничтожить безвозвратно? Вот так просто взять и вывезти оборудование с чертежами? Да, конечно, при Плещуке никто не стал бы заниматься ее восстановлением, а через десять-двадцать лет она бы не стоила ломаного гроша. Но мне все равно это казалось странным, — он пожимает плечами и добавляет многозначительно: — На наш завод не упало ни одной бомбы…

Мы проснулись от грохота перед дверью и ругани Моргота: он был настолько пьян, что, скатившись с лестницы, не мог встать и перемежал матерную брань с жалобными стонами. Бублик поспешил зажечь свет.

— Моргот, тебе помочь? — спросил он почему-то шепотом.

Похоже, дверь Моргот открыл лбом, потому что она была распахнута настежь, а Моргот валялся на пороге.

— Идите вы все к чертовой матери! Навязались на мою шею… — проворчал он и снова жалобно застонал.

— Ты ушибся? — спросил Бублик тихо.

— Мля, а ты как думаешь?

— Давай я тебе помогу…

— Пошел к черту.

Моргот по-пластунски перелез через порог и начал подниматься. Это ему не удалось, и он сел на полу, покачиваясь из стороны в сторону.

— Ну? Что разлеглись? — угрюмо начал он. — А ну быстро всем встать!

Силя поднялся и потащил за собой одеяло, стараясь в него завернуться, — из открытой двери тянуло холодом.

— А? А остальных это не касается? — рявкнул Моргот, после чего и мы с Первуней вылезли из кроватей — ну что же сделаешь с пьяным Морготом? Не спорить же с ним, в самом деле.

— А Бублик? Куда Бублик свинтил? — Моргот пристально посмотрел на его кровать.

— Я здесь, — Бублик тщетно старался закрыть дверь, но ему мешала нога Моргота.

— Вот и иди сюда, чтоб я тебя видел. Значит, в школу вы не ходите, так?

— Не ходим, — вздохнул Первуня.

— И не собираетесь ходить, я правильно понимаю?

— Моргот, нас из школы сразу в интернат заберут, — сказал Силя. — Ты что, хочешь нас в интернат отдать?

— Я хочу, чтоб ты помолчал. Ты когда в последний раз книжку читал, а?

— Какую книжку? — удивился Силя.

— Обычную книжку. Которую читают.

— А я не умею читать, — Первуня снова вздохнул.

— Так ты еще и читать не умеешь? Бублик! Почему он читать до сих пор не умеет, а?

— Я не знаю…

— Вот чтоб завтра купил ему букварь, понял?

— Моргот, так денег же нету…

— Деньги — это грязные бумажки, тебе ясно?

— Да.

— Что тебе ясно?

— Что деньги — это грязные бумажки, — невозмутимо ответил Бублик. Мы довольно спокойно относились к пьяным выходкам Моргота.