Разрешив проблемы с деканатом, парочка явилась в Лехину квартиру ополоснуть ромом «Эль Негро» по-юношески молниеносно наклюнувшуюся дружбу. Оба рослые, плечистые, патлатые по моде тех лет, в одинаковых расклешенных штанах болотного цвета из брезентухи, перехваченные в талии широкими офицерскими ремнями, они были удивительно похожи. Под карибский ром выяснилось, что схожесть не ограничивается внешним видом, в голове у того и другого бродит и бурлит одна и та же мутновато-розовая закваска из грандиозно-нелепых жизненных планов, наивных до идиотизма представлений об окружающем мире, всякой литературно-философской чепухи и томливых сексуальных мечтаний. По части секса Серега, человек более земной, уже имел некоторый опыт, Алеша же довольствовался пока духовно-платоническими переживаниями. Пить спиртное они еще не умели, но дружно пытались доказать себе и друг другу обратное. Им почему-то казалось, что постижение мировой художественной культуры начинается именно с этого.

Волины жили в огромной по обычным меркам номенклатурной «сталинке». На просторной кухне, поражавшей глаз блеском новенького, непривычного среднему обывателю румынского гарнитура, они прикончили пузатую бутылку, и Алеша принес из глубины просторной квартиры вторую, тоже с яркой заграничной этикеткой.

Отец Алеши, руководитель краевого масштаба, домой возвращался поздно, мать, игравшая в местном драмтеатре красавиц и революционерок, и вовсе задерживалась до полуночи, поэтому ничто не помешало новым друзьям перебраться в комнаты и расположиться в мягких кожаных креслах, похожих на ленивых гиппопотамов, уснувших у подножия фантастической, раскинувшейся на все четыре стены библиотеки. Серега полез было рыться в книгах, но самые интересные стояли наверху, и чертов ром едва не спихнул его с шаткой стремянки.

Потом они пили мартини, утопая в баюкающей роскоши кресел, курили американские сигареты, найденные в столе Лешкиного отца, и слушали диковинное по тем временам «стерео».

Сергей, выросший в семье военного, мотавшегося через всю страну от одного места службы к другому, не проявлял зависти к окружающей роскоши, не робел, но то и дело порывался к книжным стеллажам: «Да-а, Леха! Везет тебе! Ограбить вас, что ли?» За это Алексей зауважал нового приятеля еще сильнее. Неподдельный интерес гостя раззадорил его. Он хватал с полок то один томик, то другой, громко декламировал, почти не заглядывая в страницы. Волин уже тогда неплохо разбирался в поэзии.

Потом они рассматривали яркие заграничные альбомы удивительных художников.

Эрудированный Алешка сыпал именами и терминами: Гоген, Матисс, Шагал, постэкспрессионизм…

Репродукции Пикассо и Дали произвели на Серегу глубокое впечатление. Он долго перелистывал тяжелые лощеные страницы, проникаясь бредом двух столь непохожих друг на друга гениев.

— Здорово, — сказал он наконец. — Я в живописи особо не секу, но цепляет. Только как в кривом зеркале…

— Умный ты, соображаешь, — похвалил Алешка. — Но дурак. Человеческое сознание и есть зеркало, а степень и качество кривизны обусловливают наличие или отсутствие гениальности. Бывает ведь кривизна как брак стеклодува. А эти зеркала, — он ткнул пальцем в альбом, — над ними природа поработала, как ювелир над алмазом.

Бриллиант тоже неровный.

— А я вот ровный, — набычился ни с того ни с сего Серега. — Я понимаю, это настоящее искусство, только другое, непривычное. Но если человек с такой кривизной в душе живет…

— Тебе про музыку, а ты про кого-нибудь зарезать. И потом, когда все кругом ровное, то и получаются колхозницы на отдыхе под нефтяной вышкой. Зануда ты какой! Сюр бледнеет перед бытом.

Как позже выяснилось, это было любимое Лешкино присловье.

Под озорные строки вагантов и Вийона, под странные созвучия Рембо, Верлена и разноголосое пение волынки Бернса они одолели и мартини.

Наконец Алексей перестал бегать вдоль книжных стеллажей, посыпая сигаретным пеплом германский ковер под ногами, плюхнулся в кресло и возвестил: — Я хочу к девушкам! Айда в общагу!

Приятели вывалились на улицу. Алексей тащил под мышкой неподъемный фолиант, на глянцевой обложке которого кривлялись страшные фигуры. Волин утверждал, что посредством альбома с репродукциями Иеронима Босха они поставят на колени все женское общежитие, хотя механизм этого мероприятия в его путаных рассуждениях никак не разъяснялся. Но Серега не возражал, упирая однако на то, что в нетрезвом виде через вахту их все равно не пропустят, а лезть в окно в обнимку с «чемоданом» несподручно.

Потом они заспорили, в какую комнату идти, но тут же сошлись на мысли, что в любом случае необходимо взять с собой бутылку «сушняка».

Их погубило коварство «зеленого змия» и собственная неопытность в обращении с ним. На пути в гастроном Алексей пожелал выпить пива из случившегося рядом автомата, вокруг которого дружной семьей кружили осы вперемежку с мухами.

— Не вижу, почему бы двум честным советским студентам… — начал Сергей заплетающимся языком. Когда он нетвердой рукой извлек из кармана деньги, чтобы отсчитать мелочь, смятые рубли и трешки выскользнули у него из пальцев и запорхали по ветру. Но пива они все-таки выпили…

С тех пор минуло много лет. Поблек и растаял ужас пробуждения в палате медвытрезвителя, забылось отчаяние, с которым полоненные во время безмятежного сна на газоне «честные студенты» умоляли посмеивающихся ментов не слать в институт «телегу» — вышибут без разговоров! Почти стерлась из памяти последовавшая за тем неделя, в течение которой друзья ходили как побитые.

Милиционеры оказались не сволочи, пожалели, а может просто забыли, зубодробительная бумага в деканат не пришла, и золотые студенческие деньки понеслись своим чередом.