И сам концерт навсегда запомнился Луи, врезался в память незабываемо, как радостный сон. Раньше ему не доводилось слышать таких прекрасных голосов, ощущать такую страстность, какая звучала за каждым спетым или произнесенным словом. «Медная лира» поэта Июльской революции Барбье в исполнении Агар гремела, словно трубный призыв к решительному бою, от «Республиканской песни» и «Черни», пропетых Морно и Борда, спирало дыхание и останавливалось сердце. Песня «Восемьдесят девятый год» на слова одного из друзей Эжена Варлена, поэта Коммуны Жана Клемана, возвращая слушателей к событиям Великой французской революции, дышала теми же тревогами, яростью, гневом и болью за родину, которыми жил в эти дни многострадальный Париж.

Потом, под закрытие занавеса, снова, окрыляя и вдохновляя, звучала «Марсельеза», могучая и грозная песнь восставшего на борьбу народа, заставляя звенеть хрустальные подвески люстр и как будто беспредельно раздвигая стены.

Но и еще одно неожиданное событие подстерегало Луи в этот вечер. Уже у самого выхода кто-то с торопливой радостью тронул его сзади за рукав.

— Луи?!

Он обернулся со всей стремительностью, какую позволяла его хромота. Почти притиснутая к нему толпой, позади стояла Клэр Депьер. И все ее лицо, и глаза, и с усилием улыбавшиеся губы, и пятнами покрасневшио щеки выдавали волнение. Луи, конечно, понимал, что ее чувства не имеют ни малейшего отношения к нему, она молча, без слов спрашивала об Эжене. И все же он был благодарен этой красивой и на редкость обаятельной женщине, благодарен за то, что она любит его брата, которого он сам, Луи, любил больше всех на земле, может быть, даже больше, чем мать и отца.

— Он не мог прийти, — сказал Луи, не дожидаясь вопроса. — У него заседание.

И лицо Клэр сразу изменилось, исчезла напряженность во взгляде, улыбка стала естественной, ласковой и доброй.

Их толкали со всех сторон, и они медленно продвигались к распахнутым настежь дверям, за которыми над черепицей крыш, над шпилями и куполами по-весеннему молочно-мраморной голубизной отливало майское небо.

Клэр удалось протиснуться вперед, и она шла рядом с Луи, опираясь на его свободную от палки руку. Он ощущал тепло ее локтя, дышал ароматом дорогих духов и пытался представить себе, какого труда стоило Эжену отказаться от ее любви. А Клэр сбоку пытливо и настороженно заглядывала ему в глаза.

— Но с ним ничего не случилось? Не болен? Не ранен?

— Пока нет, мадам.

— Слава богу! Но как же вы живете, на какие доходы? Ведь даже моя мастерская последние месяцы не имела заказов, иначе я пересылала бы вам хоть что-нибудь. Ах, естественно, в сегодняшнем кромешном аду людям не до книг! Мастера все разбежались, многих призвали на войну и там ранили или убили, другие вступили в Национальную гвардию. Ах, боже милостивый, когда же окончится этот ужас?!

— Когда народ окончательно победит, мадам, — тихо ответил Луи.

— Победит? — недоверчиво усмехнулась Депьер. — И вы убеждены в победе столь же непоколебимо, как и Эжен?

— Без этого нам незачем жить, мадам Деньер!

— Господи! — воскликнула она, стиснув руку Луи. — Да оглянитесь вы на всю прошлую историю Франции! Бесконечные восстания и революции приносили лишь слезы, кровь, неимоверные страдания. Вспомните бесчисленные плахи, виселицы, гильотины! Неужели вы, голодные, оборванные и почти безоружные, надеетесь победить окружившую Париж двухсоттысячную армию сытых и обеспеченных всем врагов? Вы одиноки, оторваны, отрезаны от страны, а Версаль поддерживает ставшая поистине могучей объединенная Вильгельмом Германия!

— И все равно, верю! — упрямо отозвался Луи.

— Безумцы! — с сожалением и отчаянием вздохнула Деньер, отпуская руку Луи. — Вы сами обрекли себя на гибель! — Она чуть помолчала и снова с пытливым любопытством взглянула на Луи. — Я спросила: как же, на какие средства вы существуете?

— Эжен, как командующий легионом, получает двенадцать франков в день и еще какую-то сумму, как делегат Коммуны. Мне тоже платят за случайную работу в Ратуше.

— Но ведь но нынешним ценам ваши заработки — гроши! — воскликнула Деньер. — Вы же, наверно, все время голодаете?

Луи пожал плечами.

— Мы имеем то, что имеет каждый честный гражданин Парижа.

Проталкиваясь к двери, толпы зрителей восторжепно шумели, во многих сердцах концерт воскресил пошатнувшуюся было веру в победу. И сквозь гомон множества голосов, уже у самого выхода, Луи услышал сзади обрадованный мужской голос:

— Клэр! Клэр!

Порывисто обернувшись, Деньер искала в толпе глазами позвавшего ее.

— Я здесь! — Она вскинула над головой белую перчатку и помахала ею. — Я здесь! — И на мгновение с виноватым видом повернулась к Луи: — Извините! Это добрый старый приятель… Вы живете теперь на Лакруа?

— Да, мадам.

— Если потребуется помощь, не стесняйтесь, Луи, приходите! Хорошо? Вы же знаете, как я отношусь…

Она не договорила. Расталкивая толпу, к ним пробился атлетически сложенный молодой человек в скромном костюме, но с холеным аристократическим лицом.

— Как я счастлив видеть вас, дорогая Клэр! И я! О, вы ранены, у вас забинтована рука!

А, пустяки! — с еле скрываемой гордостью улыбнулся молодой человек. — Но сие обстоятельство, возможно, спасло меня либо от смерти, либо от позора плена!