Он умел судить себя безжалостно:

"О моя низость, моя податливость и это неисправимое упорство, упорство во грехе, упорство инстинктивное, почти животное…" [111]

Но и прощать себя он тоже умел — и делал это с легкостью, которую можно было бы назвать циничной, если бы она не была такой простодушной. Вместе с тем, Верлен всегда был искренен. В 1885 году он написал очень короткое завещание: "Я не оставляю ничего бедным, потому что я сам бедняк. Я верю в Бога". И то, и другое было правдой.

Легенды о Рембо кардинально отличаются от легенд о Верлене. Они создавались без опоры на факты и были порождены, прежде всего, воображением его родных. Французский исследователь Рене Этьямбль, посвятивший этой проблеме четырехтомную монографию, проанализировал — можно сказать, препарировал — множество подобных домыслов. Некоторые из них оказались чрезвычайно живучими, и здесь немалую роль сыграли литературные "скандалы": публичный обмен обвинениями между Изамбаром и Берришоном, а затем между Берришоном и Кулоном постоянно подогревал интерес публики. Не будь этих инвектив, "Рембо пользовался бы не большей известностью, чем Нерваль или Раймон Руссель".

К числу самых распространенных относятся легенды о Рембо-сверхчеловеке и о "святом" Рембо. Согласно версии родственников, Рембо был сотворен Богом в назидание всему роду человеческому. Помимо совершенно уникального поэтического дара, он обладал невероятными талантами во всех сферах жизни и явил себя Прометеем во всех своих начинаниях. К примеру, он был великим исследователем — это без всяких сомнений провозгласила еще Изабель Рембо:

"Там, за морями, в горах Эфиопии, под раскаленным солнцем, под обжигающим ветром, который иссушал кости и отравлял спинной мозг, он не щадил сил своих! Ни один европеец до него даже и не пытался взяться за работу, которую он взвалил на свои плечи".

Одновременно, он был могучим конкистадором и гениальным коммерсантом — облагодетельствовав дарами цивилизации еще не ведомый европейцам континент, за короткий срок заработал капитал, которому позавидовал бы сам Ротшильд. Как ему это удалось? Послушаем Изабель:

"Во время этих смелых вылазок большинство негоциантов несли потери — порой весьма значительные. Мародеры пустыни отнимали у них деньги, товары, иногда даже слуг и вьючный скот. Мой возлюбленный брат никогда не терпел ущерба — из всех трудностей он выходил победителем. Ибо замыслы свои он осуществлял с такой необыкновенной отвагой, что успех превосходил всякие ожидания…"

Кроме того, Рембо изучил невероятное количество языков — собственно, их не нужно даже перечислять, поскольку он освоил все наречия земли. Феноменальной была и крепость его тела: любая рана рубцевалась на нем чуть ли не мгновенно. Когда он умирал в марсельской больнице, врачи с нескрываемым изумлением говорили Изабель, что никогда не встречались с таким несгибаемым мужеством и такой силой духа…

Можно еще долго перечислять эти велеричивые фантазии, некоторые из которых сейчас вызывают лишь улыбку. Но слишком многое из подобных легенд проникает в биографию Рембо словно бы "контрабандой" — втихомолку и под сурдинку. Поэтому с каждым домыслом нужно разбираться отдельно. К примеру, Рембо был негоциантом средней руки — и это худший вариант. В случае его разорения можно было бы сказать, что он избрал чуждую для себя жизненную стезю и был за это наказан. Как "Прометей", он должен был сравняться с такими фигурами, как Форд и прочие "акулы". Но нет, он был в меру предприимчив, расчетлив и жаден — как прочие его "коллеги" по бизнесу. Поэтому не стоит сокрушаться о тупости или слепоте марсельских врачей, которые констатировали смерть "негоцианта Рембо", ведь последние десять лет жизни он и был торговцем, а не поэтом. Даже автору апологетической биографии трудно скрыть свое разочарование: "Было бы, конечно, неплохо представить себе Рембо в виде нового Язона, усмотреть в этих поисках золота последнее воплощение его ненасытного голода, его неутолимой жажды бесконечного. (…) Разумеется, подобное толкование было бы весьма поэтично: драматическое действие нарастало бы совершенно естественно, и развязка была бы поистине грандиозна. Однако действительность, хоть и совсем не похожа на эту картину, тем не менее достаточно трагична. Падение всегда больше волнует, чем апофеоз. В жестокой борьбе с роком Рембо потерял свой гений и свое величие".

Созданная Изабель Рембо легенда о "святости", безусловно, возникла вследствие шока, который она испытала, ухаживая за умирающим братом. Смерть его была настолько ужасной, что нервы молодой женщины не выдержали. Еще одним потрясением для нее стало запоздалое знакомство с поэтическим творчеством Артюра:

"Через несколько недель после его кончины я с дрожью изумления и восторга впервые прочла "Озарения".

Далее началось "мифотворчество". Надо отдать должное Изабель за последовательность: семья, породившая Мессию, должна была также обладать святостью, и Изабель без тени сомнения заявила о себе — "я святая". Житие брата она дополнила своим собственным:

"Ни один человек в мире не совершил столько усилий, сколько мы, никто не обладал нашим упорством и нашим мужеством. Физические лишения, которые мы оба претерпели, были неслыханными, намного превосходящими обычные человеческие возможности. Ни одному из смертных не дано было столь доблестно переносить нравственные потрясения, сопровождавшие нас всю жизнь. Мы всегда трудились без отдыха, без устали, не позволяя себе ни малейшего развлечения, ни секундной паузы. Нам были неведомы те наслаждения, которым предаются прочие молодые люди. Никто не вел столь сурового существования. Кармелиты и трапписты имели больше развлечений, чем мы. И мы сделали нашу жизнь такой не из дикости или скупости. Ибо мы были поглощены видением святой и благородной цели — и все наши усилия были направлены на ее достижение. Мы были добры, великодушны, милосердны. Мы не могли видеть нищих и несчастных, чтобы не проникнуться жалостью и не помочь им по мере наших сил. Мы были безупречно честны. Пусть бросит в нас камень тот, кому мы по доброй воле причинили зло. Мы верили в добродетель других людей, ибо наша добродетель была непоколебимой, и мы представить себе не могли, что те, кто должны были бы помогать нам, поддерживать нас и любить, могут нам солгать, предать нас и сломить. Ложь внушала нам омерзение, и мы любили ближних наших, как самих себя. О, как мы были наивны для этого века… Но ни слова больше. Мы не проявим слабость! Все, во что мы верили и все, что мы делали, было хорошо. И если бы нам пришлось начать жизнь снова, мы действовали бы так же".

Сестра Витали также была причислена к лику святых, поскольку она "по собственной воле согласилась умереть от той же болезни, которая позднее унесла Артюра". Несколько труднее было доказать святость "бессердечной" матери, но и с этой задачей Изабель Рембо успешно справилась — мать скрывала свои безупречные нравственные качества под маской нарочитой суровости:

"Вместе с культом земли она унаследовала от предков верность традициям. Худая и сухопарая, с презрительным выражением лица и аристократическими манерами, она подавала детям своим пример строгого благочестия. Поскольку забота о их воспитании целиком легла на ее плечи, она сочла нужным укрыться за броней жесткой сдержанности. На самом деле это была страстно любящая мать, которая жила только для своих детей. Вспышки ее тиранического гнева всегда завершались прощением — она много раз доказывала это по отношению к своему сыну Артюру. Принадлежа к подлинной северной расе, она слишком часто напускала на себя вид ледяной суровости, боясь обнаружить свою чрезмерную чувствительность".