Невольно вспоминаются печальной памяти годы «освободительного движения». Все это практиковалось тогда в самых широких размерах. Особенно травили нас, служителей Церкви, травили беспощадно, до того, что мы, многие из нас, немало получали и смертных приговоров, очевидно, не от самих революционеров, — им не было интереса предупреждать, а от отравленных ими читателей-мечтателей, доводимых клеветою, злобными инсинуациями до фанатизма. И были тогда случаи, когда эти натравленные газетами фанатики являлись, даже не спросясь своих неведомых им руководителей, добровольцами-исполнителями таких приговоров, из усердия к служению «идее», проповедуемой газетами... Настоящие Смердяковы!

Опыт 1905 года открыл тактику наших домашних врагов; мы уже знаем, что если начался обстрел, то значит — готовится и атака. Не со вчерашнего дня идет травля против Церкви, а в последнее время она усилилась и приняла характер систематического обстрела: едва не каждый день читаешь то в той, то в другой газете известного лагеря выступления против монашества, монастырей, архиереев и добрых пастырей из белого духовенства. Говорю: добрых, потому что, к несчастию, есть и среди батюшек сторонники левых взглядов, вторящие выступлениям левых газет, особенно если речь идет об архиереях или монахах. За самое последнее время можно указать на несколько выпадов со стороны левых: снова, как в 1905 году, заговорили о каких-то несуществующих монастырских миллиардах, о неотзывчивости будто бы монастырей к нуждам войны, о доходах лавр, об их богатых ризницах, о необходимости якобы каких-то ревизий монастырских сокровищ, другими словами — обыска (как будто монахи что-то скрывают, как будто у них нет ни описей ризничного имущества, ни других документов, как будто нельзя доверяться их показаниям на основании таких документов, если бы в том настояла крайняя нужда). Заговорили о доходах архиереев; забыты уже те данные, какие лет пять-семь назад были представлены в Государственную Думу бывшими обер-прокурорами. Подстрекают белое духовенство к всероссийскому съезду без участия архиереев, как будто духовенство в Церкви может иметь самостоятельное значение, как будто архиереям не следует доверять, как будто такое разъединение кому-нибудь полезно. Критикуют послание Св. Синода о посте и молитве, почему-де оно не говорит о взяточничестве, не перечисляет грехов против десяти заповедей, почему не запретил Синод священникам брать за молебны в эти дни, и в то же время сетуют, что актеры остались без заработка на четыре дня. Нападают на отдельных святителей, как, например, на Варшавского, оставившего Варшаву в такое время, не желая вовсе знать, что сей мужественный святитель готов был и в плен пойти, но не мог же он не исполнить воли, выше его стоящей... Ловят, искажают каждое слово архиерея, сказанное с кафедры, как это недавно было с Тверским архиепископом, чтобы всячески подорвать авторитет архипастыря. Разве вы не видите, что начался обстрел всех позиций Церкви? Разве не чувствуете, что близится момент атаки на нее всех сил преисподней? Да она уже и началась: уже «прогрессивный блок» постановил требовать, — легко сказать: требовать! — полной свободы исповеданий, а это значит на языке наших всякого рода либералов — свободы пропаганды, совращения, развращения малых сил, православных верующих душ разными сектантами и раскольниками, разными хлыстами, не говорю уже о немецких агентах — баптистах, штундистах и прочая, и прочая... Это значит — открытый поход против Церкви, война против нее с целью смести ее с лица земли. Что ж? Церковь на земле сущая и называется воинствующею; ей не привыкать стать воевать с врагом рода человеческого, сатаною и всеми его приспешниками. Что ж? Она не боится этой войны: она непозыблемо верует божественному обетованию своего Божественного Основателя: «И врата адова не одолеют ей!» Кто пойдет против Церкви, тот да ведает, что идет он против Христа Бога истинного, тот — в союзе со врагом Христа. Не впервые церкви, невесте Христовой, быть «яко крин в тернии», пребывать в великих скорбях, бедах и гонении. Но она не разрушится, она пребудет до скончания века, ибо с нею и в ней обетовал пребывать Сам ее Глава и Основатель — Христос. «Се, — глаголет Он, — Аз с вами есмь до скончания века — аминь!» Да, «аминь», истинно так! Лишь бы мы были верны Ему, а Он нас не оставит. Сице веруем, сице уповаем! И никакие «удушливые газы» иудейской печати не заставят нас молчать — «не умру, — глаголет пророк, — но жив буду и повем дела Господня!» А с пророком дерзаем говорить и мы, служители Церкви Христовой, аще и недостойные, дерзаем даже и еще сказать нечто большее: помни, Русь наша матушка родная, что Господь обетовал вечно, до скончания мира, пребывать в Церкви, а не в государстве, что дотоле Он не оставит и тебя, пока ты сама пребудешь верна Его Церкви, а если изменишь, то возьмется от тебя светильник истины, отымется «царствие Божие, и дастся языку, творящему плоды его» — какому — Ему единому известно, но так говорит история Церкви, история народов, коим были вверены словеса Божии, — раскрой страницы сей истории и поглубже вдумайся в их смысл... Пока не поздно, пока враги не расхитили твоего вечного сокровища — святыни православия, пока не отнята от тебя милующая десница Божия и покров Заступницы усердной рода христианского — Матери Божией! «Буди верен до смерти, — глаголет Господь, — и дам ти венец живота».

Есть пороки, которые до того внедрились в массы народные, что мы, пастыри Церкви, кажется, устали бороться с ними и опускаем руки, благо не видим от них таких вопиющих последствий, какие, например, видим от пьянства. А между тем они не меньше пьянства растлевают душу народную, заражают духовную атмосферу на Руси и иногда становятся прямо нетерпимыми. Таков порок сквернословия и «черного слова». Не говорю уже о деревне, где пьяные отцы еще так недавно нарочито давали уроки пятилетним малюткам этой мерзости, — даже в городах, даже в наших столицах, на улицах совершенно безнаказанно звучит скверно-матерное слово. Даже пословицы есть: «Ругается, как ломовой, как извозчик, как сапожник». Как ни мерзостно слышать эту ругань, а поневоле ее терпишь: ведь пока едешь по улице, то, если бы привлекать к ответственности ругателей, пришлось бы раза два-три остановиться, чтоб «составить протокол». Да еще свидетелей потребуют. «Пробовал я, — говорил мне один почтенный батюшка, — делать так: если мой извозчик произносил матерное слово, я останавливал его, заявлял ему, что больше не хочу ехать с ним, потому что глубоко оскорбляет и меня, и прохожих своею руганью, но ничего не выходило: опять приходилось прибегать к полиции, чтобы отвязаться от него — он требовал вознаграждения за проезд — стоит ли заводить с ним дело, когда он же будет торжествовать над тобою победу, ибо кому охота быть свидетелями его безобразия, не говоря уже о потере времени и неприятностях при этом?»

Но этого мало. Порок этот — как ни странно это сказать — довольно распространен и среди наших интеллигентов. Если не скверно-матерное, то «черное» слово получает даже право гражданства в самой печати. Не говорю о мелкой «уличной прессе», — даже в такой солидной газете, как «Новое Время» — пусть простит меня почтенная редакция — встречаются имена духа тьмы в их народном произношений. Читаю корреспонденции с театра войны: солдаты и их командиры, нисколько не стесняясь, перекидываются «черным» словечком, то — в милую шутку, то — в виде привычного красного словца, то — как крепким бранным словом. А что гг. корреспонденты не выдумывают эти словечки, а пишут с «натуры», это может подтвердить каждый священнослужитель, находящийся теперь среди войск в самом близком общении с нашими героями-воинами. Правда, есть еще чистые души, свободные от этой заразы, и их, конечно, немало, которые сторонятся и «черного», и матерного слова: они берегут себя, но не смеют громко протестовать против проявления этого порока среди товарищей, чтоб не получить кличку «святоши», «красной девицы» и под.

Они смущаются, иногда приписывают неудачи военные именно сквернословию товарищей, но тем и кончается дело. Скорбят душою, а что могли бы они сделать?

Вот что пишет мне один добрый пастырь из глуши Саратовской губернии.

«Недавно мне пришлось услышать от своей прихожанки, жены мученика-воина, убитого на войне, о таком сетовании. Муж ее, после излечения от полученной на войне раны в одном из лазаретов, был отпущен на некоторое время домой на поправку. И вот он, человек, по общему признанию, очень богобоязненный, кроткий и смиренный, жаловался ей, жене своей, что на войне, среди нашего войска, страшно развито сквернословие, в котором виноваты все — и нижние чины, и самые высшие начальники. «Какая это война, — говорил этот воин, теперь покойник, убитый после вторичной отправки на войну. — На каждом слове ругань, куда ни повернись — сквернословие»... И действительно, стараясь проверить справедливость этой жалобы, я убедился, что сквернословие, присущее очень многим, особенно развито среди военных. Многие из прихожан заявляли мне, что многие нижние чины, учителя новобранцев и ополченцев, унтер-офицеры и фельдфебели на всяком слове сквернословят, как будто не могут обойтись без крепких слов. Я часто возмущался этим, но в то же время утешал себя мыслию, что на войне-то, на самом поле битвы, едва ли дозволяют себе этот грех. Оказывается, что все равно — и пред глазами смерти не могут расстаться с пагубною привычкою. Рассуждая далее и становясь на точку зрения упомянутого солдатика, я стал думать: уж не за то ли нас Господь наказывает на войне и не дает успеха, что весь воздух заражен сквернословием, как бы удушливым газом, и помощь Божия и благословение отгоняется таким, почти общим, грехом наших воинов? Прочитав же вашу статью «Хитрые сети», я и вовсе подумал: не есть ли сквернословие такая же измена русских людей православной вере и учению христианскому, как наше сектантство и идолопоклонство евреев?»

В заключение автор просит «поднять свой голос на борьбу с грехом сквернословия и обратиться с воззванием ко всем русским людям, и в частности к воинам — оставить пагубную привычку, оскорбляющую Господа и отвращающую милость Его от нас и от наших воинов на поле брани».

Порок сквернословия — старорусский порок; едва ли он не составляет наследие еще татарского ига. Против него всегда боролись пастыри Церкви, писатели-иноки, гражданские законы... И писать особое «воззвание» после немалой литературы есть ли надобность? Из наиболее сильных, готовых поучений против сего порока укажу хотя бы на свой «Троицкий Листок», под заглавием «Беседа о сквернословии и о матерном слове», или на поучение известного проповедника протоиерея Полисадова: «Кто учит людей срамословию?» Указываю на эти листки потому, что они уже имеются именно в форме листков, как наиболее удобной для массового распространения (Тр. Листки №№ 88 и 719). Надо такие и подобные листки распространять тысячами среди войск. Надо, чтобы военные священники неустанно твердили при всяком удобном случае, что порок этот сквернит и душу, и тело, отгоняет ангела-хранителя от человека, отнимает покров Матери Божией и прочее.

Наши воины — души, восприимчивые ко всему, что идет от Церкви, от отца духовного. Правда, привычка делается второю природою, особенно привычка языка: невольно, незаметно для самого себя сквернослов станет повторять гнусные слова, но уже и то хорошо, если человек будет почаще упрекать себя за привычный порок: сознание во грехе — уже начало его исправления. Совесть верующего воина, ввиду постоянной опасности смерти, бывает особенно чутка: духовники говорят, что воины в окопах с радостию откликаются на предложение исповедаться и причаститься Св. Тайн при всяком удобном случае. Вот время, зело благоприятное для напоминания им о необходимости борьбы с привычным пороком. И мы знаем, что добрые пастыри не упускают при этом случая вразумить сквернослова, но обычно слышат: «Что делать, батюшка? Привычка уж такая, не утерпишь». Дают обещание сдерживаться, но снова и снова впадают в тот же грех.

Офицеры должны бы прийти на помощь пастырям в борьбе с этим пороком. К сожалению, и сами они, многие из них, сквернословия за грех не считают. Хорошо бы, если бы высшие военные начальники обратили внимание офицерства на этот порок. Надо помнить религиозную природу русской души: она не может жить без мистики, она черпает силы в мистических, религиозных настроениях, в молитве, в покаянии, в чистой совести. Она, слава Богу, как я выше сказал, чутка к требованиям совести. Она верует, что Бог помогает тем, кто помнит заповеди Божии, лишает благодатной помощи тех, кто оскорбляет Его грехом. Она смиренна по духу нашей матери Церкви, воспитывающей нас в духе смирения. Такова в общем природа русской православной души. Надо стараться, чтобы русский православный воин был всегда готов вступить в бой с врагом его веры, Царя и отечества с чистой совестью. Это дает ему дерзновение уповать на помощь Божию. Известно, что нечистая совесть бездерзновенна. Сквернословие каждый воин считает грехом. Ругается по скверной привычке языка, но в душе, вспомнив Бога, говорит: «Прости, Господи». Вот и надо глубже запечатлеть в его чуткой душе сознание, что сквернословие есть тяжкий грех, лишающий его Божия благословения и помощи, что поэтому надо бороться с ним всемирно, дабы победить врага Божией помощию. Наш враг забыл Бога, не только не сдерживает, но и поощряет в своих солдатах всякого рода жестокость: он полагает, что чем более солдат ожесточен против врага, чем отчаяннее будет натиск, тем скорее будет одержана победа. Известно, что пред приступом, пред атакой, германцы поят своих солдат коньяком и другими одуряющими напитками. Слава Богу, что наши христолюбивые воины в этом не нуждаются. С крестным знамением, с твердою надеждою на Бога, они идут в бой. Чем смиреннее пред Богом, чем покаяннее настроена душа воина, тем ближе к нему помощь Божия. Призыв к покаянию, к сознанию своей греховности не может внушать уныния: уныние, по учению св. отцов, есть порождение гордыни, а покаяние — приближение к Богу и обновление духовных сил. Мы, русские православные люди, вместе с царем Давидом твердо помним, что Господь — «не на силу коня смотрит, не к быстроте ног человеческих благоволит; благоволит Господь к боящимся Его, к уповающим на милость Его» (Пс. 146, 10, 11). А потому и. Церковь наша не престанет призывать к покаянию, к исправлению жизни как всех сынов родной земли, так и воинов христолюбивых.