Между тем просвещённый великий князь Николай Михайлович, расправившись с очередным блюдом и оросив рот бокалом красного вина, неутомимо продолжал плести свою бесконечную сплетню.

– Боже мой! До чего мы дожили! Что творится в России! – отнял он салфетку от усов и воздел её к небу приёмом заправского социал-демократического оратора. – Более позорного времени за три столетия Дома Романовых, наверное, и не бывало! Управляет теперь матушкой-Россией не Государь Император, а проходимец Распутин, сибирский конокрад и хлыст! И он публично заявляет, что не царица в нём нуждается, а сам батюшка-царь, Николай Александрович! До чего же мы дожили!.. – И великий князь с интересом обвёл глазами слушателей, желая узнать впечатление, которое он произвёл на них этой тирадой.

Испытанные сотрапезники великого князя привычно сделали вид восторженного удивления смелостью и праведностью дяди царя и свежестью его информации. Каждый из тех, кто в клубе постоянно окружал Николая Михайловича, ловил каждое его слово, лукаво прикидывал теперь, куда он понесёт сплетню из самых высоких сфер империи и где он будет делать вид, что очень близок к царственному источнику, пустившему её в обращение.

Насладившись успехом своих откровений, великий князь продолжал:

– Недавно моя бедная сестра Минни говорила мне, что обсуждала проблему Распутина с Михаилом Владимировичем Родзянкой [36] и Владимиром Николаевичем Коковцовым [37] . И Председателю Государственной думы и нашему премьеру ея величество подтвердила в тревоге за судьбы империи нашей, что несчастная ея невестка не понимает, что губит династию и себя. С немецким упрямством Аликс верит в святость какого-то проходимца, и все мы бессильны что-либо сделать…

– Ах! Ах! – вздохнул кто-то из окружения великого князя, словно подбадривая рассказчика. – Какой кошмар! И никто не может ничем помочь?!

– Нет! Положительно, господа, это нетерпимо!.. – закатил глаза великий князь. – А вы знаете, что, когда лидер Думы продемонстрировал Государю фотографию, на которой Распутин сидел в окружении женщин, и сообщил царю, что этот святоша и проповедник ходил – о ужас!.. – с женщинами в баню, мой бедный племянник только и смог ему ответить: «Так что же здесь особенного? Ведь у простолюдинов это принято!» Он, верно, и сам был бы не прочь сходить в ту же баню, да ещё и с Вырубовой!.. – бросил как бы невзначай комок грязи в Императора фрондирующий дядюшка. Он, конечно, представлял, что эти крамольные и просто грязные слухи, которые он с таким удовольствием распространял в «благороднейшем» собрании Яхт-клуба, кем-нибудь из возмущённых слушателей будут доведены до сведения начальника канцелярии министерства Двора генерала Мосолова. И хитрейший царедворец найдёт момент сообщить о них Императору. Но, зная добрый и деликатный характер своего царствующего тёзки, его какую-то беззащитность от злобных выпадов родственников, Николай Михайлович не боялся лично для себя никаких жестоких последствий. Как мелкий и подленький человек, он к тому же тихо радовался, что доставляет племяннику душевную боль и незаживающую рану от обиды за его нежно и преданно любимую жену.

Официант принёс на отдалённый столик новую перемену. После стерляди паровой это было седло дикой козы, источавшее нежный аромат мяса, шпигованного чесноком, и гарнир из овощей и маринованных плодов.

Сенатор уже давно сидел с печальным выражением лица. У Петра речи великого князя кроме смущения стали вызывать ещё и внутреннюю брезгливость. Не только потому, что он любил девушку, родителей которой столь откровенно и подло старались публично унизить и оскорбить. Гордый и честный характер юноши не принимал того, что это говорилось за спиной человека, которому они все – генералы и офицеры, в том числе и генерал-адъютант, великий князь, – присягали на личную верность. У корнета ещё были свежи в памяти слова присяги Государю, которые он при производстве в офицеры прошлым летом, после военного сбора в Красном Селе, произносил в присутствии самого Государя Императора и полкового священника:

«Именем Бога Всемогущего, пред Святым Его Евангелием клянусь и обещаюсь Его Императорскому Величеству, моему всемилостивейшему Государю и Его Императорского Величества Всероссийского Престола Наследнику, Его Императорскому Высочеству, Государю Цесаревичу и Великому Князю, верно и нелицемерно служить и во всём повиноваться, не щадя живота своего до последней капли крови, и всё к высокому Его Императорского Величества самодержавию, силе и власти принадлежащие права и преимущества, узаконенные и впредь узаконяемые, по крайнему разумению, силе и возможности предостерегать и оборонять, способствуя всему, что Его Императорского Величества верной службе и пользе государства относиться может…»

Горячая волна гнева и презрения поднялась в душе гвардейского корнета. С побелевшими от злости глазами он прошептал сенатору:

– Как он смеет предавать нашего Государя!.. Я вызову его на дуэль!

– Успокойся, Петюша! – ласково положил сенатор свою тёплую добрую руку на худое мальчишеское запястье, вылезшее из обшлага гвардейского мундира. – Лизоблюды великого князя поднимут твою перчатку раньше его и сделают всё, чтобы объявить тебя смешным или сумасшедшим… Но даже если ты убьёшь на дуэли одного великого князя-сплетника, то тебе останется по крайней мере ещё дюжина таких же великих интриганов из этого Дома… А потом учти: в Российской императорской армии не принято вызывать на дуэль особ из Царствующей Фамилии, какими бы негодяями они ни оказывались!.. Ну, скушай, пожалуйста, этого жаркого из пулярки [38] с салатом – это действительно царская еда, – со стариковской хитрецой стал отвлекать сенатор внука от опасных намерений.

Объект вспышки необузданного гнева – великий князь – словно почувствовал что-то опасное в атмосфере кают-компании и, видимо закончив свой простывший обед, поднялся от стола, чтобы откланяться. Он был очень интеллигентным и совершенно невысокомерным. Поэтому он пожал все протянутые ему руки и, бросив удивлённый взгляд в угол, где сидели сенатор и гвардейский корнет, не шевельнувшиеся в столь торжественный момент, отвесил поклон и им. Ознобишин медленно поднялся в ответном полупоклоне. Отменное воспитание и привитая в кадетском корпусе строжайшая дисциплина заставили подняться и встать во фрунт также и корнета лейб-гвардии. Но впервые он делал это без внутреннего почтения к генералу и высокому титулу члена Царской Семьи.

Уход великого князя неожиданно благотворно подействовал на аппетит Петра. Вместе с дедом он отдал должное и спарже цельной с соусом по-голландски, и персикам с мороженым, и желе с земляникой на шампанском… Придя от всего этого в более спокойное состояние духа, он благодарно посмотрел на деда и уловил лукавую улыбку на его лице. «Молодость отходчива… – думал в это время старый сенатор. – Надо всё-таки раскрыть ему глаза на интриги при Дворе!..»

– Подай нам кофе, сыры и сухой шерри в малую библиотеку! – скомандовал Ознобишин артельщику и первым поднялся от стола.