Николай открыл ящик стола и брезгливо бросил туда конверт, заперев его на ключ.

«Идите, я поручу разобраться со всем этим!..» – холодно сказал он Джунковскому, не прощаясь.

Когда генерал вышел, царь ещё раз проанализировал всю эту историю и пришёл к выводу, что за ней стоит опять Николаша, чьим клевретом был шеф жандармов. «С ним пора кончать!» – подумал Государь и решил отправить клеветника на фронт с большим понижением в должности, но предварительно послать любимого флигель-адъютанта Николая Павловича Саблина в Москву для точного расследования всех обстоятельств, изложенных в записке Мартынова и Джунковского. Он хорошо знал процессуальное право и во всём стремился сделать Россию правовым государством.

Через несколько дней Саблин вернулся, подтвердил подозрения Николая о том, что всё «дело» высосано из пальца, и показал единственную «улику» – клочок бумаги, адресованный якобы Григорием певичке ресторана «Яр», но ни имени этой певички, ни допроса её или протокола изъятия этой записки с нацарапанными кое-как каракулями, не похожими на почерк Распутина, в полицейских делах обнаружено не было…

И вот теперь Аликс пишет, что Джунковский и кто-то из членов большой Царской Семьи распространяют эту грязную клевету, а офицер Преображенского полка солгал – у него была растиражирована эта записка! Омерзение и негодование поднялось в душе Николая. Чтобы успокоиться, он закурил любимую папиросу и продолжил чтение письма дорогой Аликс.

«…Зимою Джунковский показал эту бумагу Воейкову…» «Наверное, Аликс имеет в виду предыдущий доклад Белецкого, который тоже заказывал Николаша», – подумал царь и продолжил чтение: «…прося передать её тебе, но тот отказался поступить так подло, за это он ненавидит Воейкова и спелся с Дрентельном. – Мне тяжело писать всё это, но это горькая истина. – А теперь Самарин к ним присоединился – ничего доброго из этого выйти не может.

Если мы дадим преследовать нашего Друга, то мы и наша страна пострадаем за это. – Год тому назад уже было покушение на него, и Его уже достаточно оклеветали. – Как будто не могли призвать полицию немедленно и схватить Его на месте преступления – такой ужас!..» «Наверное, Аликс имеет в виду Хионию Гусеву, покушавшуюся на Старца в июле прошлого года, арестованную, но теперь уже почему-то выпущенную полицией без суда и следствия на свободу?!.» – подумал Николай, и острая волна недовольства интригами, в которые противники Григория замешали даже стражей порядка, снова поднялась в его душе.

«…Поговори, прошу тебя, с Воейковым об этом, – я ж е л а ю, чтобы он знал о поведении Джунковского и о том, как он извращает смысл твоих слов. Воейков, который не глуп, может разузнать многое про это, не называя имён. – Н е с м е ю т об этом говорить! – Не знаю, как Щербатов будет действовать – очевидно, тоже против нашего Друга, следовательно, и против нас. Дума не смеет касаться этого вопроса, когда она соберётся; Ломан говорит, что они намерены это сделать, чтобы отделаться от Гр. и А. – Я так разбита, такие боли в сердце от всего этого! – Я больна от мысли, что опять закидают грязью человека, которого мы все уважаем, – это более чем ужасно.

Ах, мой дружок, когда же н а к о н е ц ты ударишь кулаком по столу и прикрикнешь на Дж. и других, которые поступают неправильно? Никто тебя не боится, а о н и д о л ж н ы – они должны дрожать перед тобой, иначе все будут на нас наседать, – и теперь этому надо положить конец. Довольно, мой дорогой, не заставляй меня попусту тратить слова. Если Дж. с тобою, призови его к себе, скажи ему, что ты знаешь (не называя имён), что он показывал по городу эту бумагу и что ты приказываешь разорвать её и н е с м е т ь говорить о Гр. так, как он это делает; он поступает как изменник, а не как верноподданный, который должен защищать друга своего Государя, как это делается во всякой другой стране. О, мой мальчик, заставь всех дрожать перед тобой – любить тебя недостаточно, надо бояться рассердить или не угодить тебе! Ты всегда слишком добр, и все этим пользуются. Это не может так продолжаться, дружок, поверь мне хоть раз, я говорю правду. Все, кто к тебе искренне привязан, жаждут того, чтобы ты стал более решительным и сильнее бы показывал своё недовольство; будь более строг – так продолжаться больше не может. Если бы твои министры тебя боялись, всё шло бы лучше. – Старик Горемыкин тоже находит, что ты должен быть более уверенным в себе, говорить более энергично и строго, когда ты недоволен.

Как много слышно здесь жалоб против ставки и приближённых Николаши!..»

Государь задумался о прочитанном и отложил письмо Аликс в сторону. «Так что же? Закрутить гайки и проводить диктаторскую линию?.. Отставить в сторону человеколюбие и доверие, которыми наградил нас, верных рабов своих, Господь наш Вседержитель?.. Но, может быть, попробовать ещё действовать добротой и лаской, как призывал нас Спаситель наш Иисус Христос?! Джунковского я, конечно, прогоню… Посмотрю, как будет вести себя Николаша… А потом приму решение… Всё в воле Божьей!.. Господь да вразумит меня!..»

Вернувшись в дурном настроении в понедельник на Ставку, Николай Николаевич узнал от начальника военных сообщений, что Государь наметил свой отъезд в Царское Село на субботу. Несколько душных дней, когда разум был готов помутиться от жары и царь с несколькими наиболее близкими людьми из своей свиты по полдня отсутствовал на территории Ставки, уезжая купаться на близлежащее озеро Свитезь, долговязый великий князь парился в штабном шатре при полном обмундировании. Жара размагнитила его волю, и он никак не мог придумать повод, чтобы затеять с племянником решительный разговор. Наконец, в пятницу вечером, когда пролился холодный дождь и температура прыгнула на добрых десять градусов Цельсия вниз, мозги Верховного Главнокомандующего кое-что придумали.

Великий князь приказал генералу Ронжину, начальнику военных сообщений, отправить свитский поезд царя, в который погрузить почти весь Конвой Государя, из Ставки на Петроград не позже восьми часов утра, а собственно Царский состав задерживать вплоть до его, Главнокомандующего, особого распоряжения. Оставалось утром, под каким-либо предлогом, хотя бы – приглашением на ранний завтрак и важный разговор тет-а-тет, выманить Ники из его поезда и принять племянника в салон-вагоне, где на выходе будут дежурить самые доверенные сорвиголовы из великокняжеской свиты. При благоприятном обороте событий его можно было бы и арестовать…