В побелевших от бешенства глазах Гучкова снова вставал огромный овальный зал Таврического дворца, где некогда Григорий Потёмкин веселил Екатерину Великую своими блестящими празднествами. В центре зала – аналой для молебна. Депутаты выстроились кругом ровными рядами, а публика, покинувшая балконы для гостей, теснится по краям зала.

Император с небольшой свитой, в походной форме, подходит к аналою, и начинается церковная служба с её то могучими, то нежными песнопениями и речитативами молитв, поднимающими настроение в зале. Но вот молебен отслужили, и духовенство удаляется.

Чётко и звучно, словно на плацу перед дивизией, произносит свою речь Император. Она выдержана в духе патриотизма, объединительства и уверенности в своих силах:

«Я счастлив находиться посреди вас и посреди Моего народа, избранниками которого вы здесь являетесь. Призывая благословение Божие на предстоящие вам труды, в особенности в такую тяжкую годину, твёрдо верую, что все вы, и каждый из вас, внесёте в основу ответственной перед Родиной и передо Мной вашей работы весь свой опыт, всё своё знание местных условий и всю свою горячую любовь к нашему отечеству, руководствуясь исключительно ею в трудах своих. Любовь эта всегда будет помогать вам служить путеводной звездой в исполнении долга перед Родиной и Мной. От всего сердца желаю Государственной думе благотворной работы и полного успеха!»

Овация и крики «ура!» служат благодарностью Государю, но толстяк Родзянко своим громовым голосом ещё усиливает эффект, пророкотав ответное слово:

«Ваше Величество, мы глубоко тронуты выслушанными нами знаменательными словами. Мы исполнены радостью видеть среди нас нашего Царя! В это трудное время Вы сегодня утвердили ту связь с Вашим народом, которая указует нам путь к победе. Ура нашему Царю! Ура!»

Несколько минут потёмкинский дворец сотрясается от возгласов восторга в честь Государя. Кричат «ура!» все, кроме Александра Ивановича. Даже иностранные послы, повинуясь общему подъёму, пищат что-то на своих языках. Но в душе Гучкова буря совсем иного свойства.

«Если Николай будет продолжать свою политику сближения с Думой, избавляться от скомпрометировавших себя министров, все мои планы будут очень скоро разрушены… Неужели депутаты Думы такие глупцы, чтобы из-за чарующих улыбок царя забыть всю борьбу с ним, проворонить тот факт, что уже так много сделано для его смещения и торжества нашей линии?.. Нет! Именно сейчас, сегодня, надо усилить нажим на него и его правительство, а главное – ускорить формирование реального заговора генералов против него!.. Ибо только заговор генералов, которые окружают его в Ставке и сидят в штабах во главе фронтов, способен принести успех! Иначе солдаты, верные своему монарху, поднимут всех нас на штыки…»

Именно с такими мыслями носил Александра Ивановича зелёный «паккард» от Таврического дворца к ресторану Кюба, где была назначена встреча с Керенским. От Кюба – к Мариинскому дворцу, где перед Государственным советом с кратким и таким же эффектным словом выступил Николай. С этими мыслями Гучков прибыл и на Сергиевскую улицу, где во дворце графа Орлова-Давыдова поздно вечером собралось ядро конфидентов против Николая.

Заговоры и интриги против монархии и монарха вызревали в стенах этого родового гнезда в аристократическом районе Северной Пальмиры с начала века, когда его владелец, граф Александр Анатольевич, радушно предоставил свой дом в распоряжение самой крайней оппозиции и даже революционеров. Несмотря на скупость, он ссужал всякие антиправительственные организации когда тысячей, когда двумя тысячами рублей. Это давало ему основание всегда быть в центре событий. Оппозиция перед ним заискивала из-за его аристократического происхождения и крепких связей с офицерством, особенно гвардейским. Хотя он и был избран в Думу, где стал считаться прогрессистом, хорошо знакомые с ним люди, например историк и журналист Борис Иванович Николаевский, считали его за типичного дегенерата, отличающегося феноменальной глупостью и обладающего при этом привычкой все умственные мышления излагать громко при всех.

Сам граф, хозяин дворца, громадный, тучный, неуклюжий и с огромными ступнями, вывороченными по-медвежьи, встречал головку «Прогрессивного блока» на первом этаже рядом со швейцаром. Он громогласно, так что было слышно на улице через закрытые двери, оповещал каждого гостя: «Все наши собираются, как всегда, в угловом салоне!»

Гучков поднялся в бельэтаж, прошёл через анфиладу залов и вторично за сегодняшний день увидел Керенского, Некрасова, Коновалова, Терещенко. Ждали князя Львова и двух генералов – Гурко и Крымова, которые были душой военного заговора.

Наконец, появились и они. Все гости сразу стали обмениваться впечатлениями о выступлениях царя в Думе и Государственном совете. Поднялся страшный шум и гам, в котором главной нотой звучал голос хозяина дома. С вытаращенными глазами, ничего не понимая, он громко обращался к каждому с просьбой ввести его в курс дела. Никто не брал на себя организаторскую роль собрания, пока Гучков не постучал по хрустальной вазе ножом для фруктов и звоном не прервал галдёж. Благодарные за установление порядка господа тут же вынесли постановление: избрать его председательствующим.

Затем Александр Иванович предложил усесться всем поближе, чтобы ораторам не приходилось кричать на весь салон. Он сделал также своё вступление, которое вынашивал сегодня целый день.

– Господа, я не скрою своей озабоченности тем, – начал он, – что царь после увольнения от ключевой должности великого князя Николая Николаевича, на которого мы серьёзно рассчитывали, и до сего дня успешно набирает очки. Хотя мы и развернули широчайшую пропагандистскую кампанию против царицы Александры и Распутина, привязав к ней Вырубову, дворцового коменданта Воейкова и других верных Царской Семье людей, главной цели – завоевания на нашу сторону армии – мы не достигли. Теперь, когда Николай общается с полками и дивизиями напрямую, как Верховный Главнокомандующий, нам будет сделать это ещё труднее…