– Здравствуй, Николаша, – любезно ответил на приветствие дядюшки Николай Александрович и выразил восторг по поводу того, что они наконец смогут лично лицезреть постановку пьесы своего родственника, о которой уже так много говорилось в обществе.

Неожиданно появился Теляковский и подал сначала царю, а затем и великому князю по красочно напечатанной программке спектакля. Николай быстро пробежал её глазами и снова выразил приятное удивление тем, что три члена семьи Константиновичей исполняли роли в пьесе главы клана. Это был сам великий князь Константин Константинович – он играл Иосифа Аримафейского, его сын Константин, исполнявший роль префекта когорты, и другой сын – Игорь, которому досталась роль Руфа.

Бестактный и грубый Николаша, хотя и видел добродушно-театральное настроение своего царственного племянника, не преминул вторгнуться в него с банальной прозой жизни.

– Ники, а утвердил ли ты наш протокол совещания у Кости, где мы высказывались против материальной помощи Ольденбургским из средств наших уделов? – наклонил голову с высоты своего роста великий князь.

Государь, по своему обыкновению, не пожелал прямо ответить на резко поставленный вопрос. Свет очарования в его глазах погас, он отвёл их в сторону и безразлично сказал:

– Я положил свою резолюцию на ваш протокол… Можешь узнать у Фредерикса…

– Но всё-таки, Ники, – продолжал допытываться нахальный Николай Николаевич, – великие князья хотят знать твою позицию и надеются, что она совпадает с нашей…

Государь посмотрел совсем в сторону, в окно, где за покрытой льдом Невой тускло светились огни Петропавловской крепости. Он решил поставить наконец Николашу на место.

– Я повелел министру Двора оплатить долги Евгении Максимилиановны из доходов Моих уделов… – подчеркнул он слова «Моих уделов» и пошёл в театральный зал, давая понять Николаю Николаевичу, что хозяин в государстве он и вопрос дальнейшему обсуждению не подлежит.

Великий князь вспыхнул, как будто получил пощёчину, пожевал губами, словно посылая проклятие вслед племяннику, но на волю не вырвалось ни одного звука. С глазами, круглыми и белёсыми от ярости, дядя царя последовал за ним в театральный зал и занял своё постоянное место в первом ряду амфитеатра рядом с супругой Анастасией Николаевной. По левую руку от них, как обычно, поместились его брат Пётр Николаевич с другой черногоркой, его супругой Милицей Николаевной. Хитрые жёны братьев сразу поняли, что Государь снова чем-то сильно рассердил их дорогого Николашу, но продолжали мило улыбаться, лорнируя [83] во все стороны знакомых дам и мысленно оценивая стоимость бриллиантов, сапфиров, рубинов и изумрудов на каждой. Черногорки очень любили драгоценные камни. Особенно они завидовали государственным драгоценностям, которые носили вдовствующая императрица и их бывшая подруга – Александра Фёдоровна. Но только в сладких грёзах они могли мечтать о таких же камнях, которые были на представительницах богатейших семейств русской знати – Юсуповых, Шереметьевых, Шуваловых, Орловых, Белосельских-Белозёрских…

Государь, войдя в зал, сделал общий поклон и жестом просил гостей не вставать. В ответ по амфитеатру прошелестел дамский вздох, как бы отметивший красоту и обаяние монарха. Даже записные противницы его, как, например, гофмейстерина двора Марии Фёдоровны фон Флотова, не могли сопротивляться его очарованию.

В зале публика тихо переговаривалась, ожидая начала действия. Теляковский подошёл к царю, склонился перед ним и доложил, что вдовствующая императрица уже выехала из Аничкова дворца и вот-вот будет. Директор ожидал распоряжения начинать или обождать.

– Дождёмся её величества, – коротко подтвердил Николай и затеял разговор с Зиной Юсуповой, сидевшей на правах статс-дамы молодой Императрицы сразу за её пустующим креслом. Темой их беседы стало удаление из Императорских театров танцовщика Нижинского, который посмел слишком обнажиться в новой постановке балета «Тщетная предосторожность». Зина защищала Нижинского, а Николай подначивал её, в шутку утверждая, что вид почти голого мужского тела больше напоминает общественную баню, чем сцену божественного балета.

В лёгких разговорах пролетело несколько минут, гул в зале становился громче, как вдруг раздался тройной стук жезла церемониймейстера о пол, растворились двери наверху амфитеатра между прекрасных мраморных колонн, и появилась вдовствующая императрица Мария Фёдоровна. Она, конечно, воспользовалась случаем и нарочно опоздала, чтобы вновь продемонстрировать своё величие самым эффектным образом. И она этого достигла.

Все две сотни высших придворных чинов и дам поднялись со своих мест и замерли, обратив глаза на старую императрицу – дамы в реверансе, господа – в низком поклоне.

Стройная и моложавая, выглядящая лет на двадцать моложе своих шестидесяти шести лет, старая государыня легко спускалась через шесть рядов амфитеатра по центральному проходу, сверкая своими любимыми бриллиантами сияющей, брызжущей искрами диадемы, тройным ожерельем из крупных бриллиантов, браслетами, пряжкой-аграфом [84] и даже усыпанными бриллиантами атласными туфельками – никто не посмел поднять головы. Только Ники, встав со своего кресла, спокойно ожидал, когда Maman подойдёт и займёт своё место.