Постепенно запасы королевских сокровищ стали расти. Деньги с фискальных земель поступали регулярно, а войны с саксонцами приводили к росту военной добычи и увеличению количества скота. Но особенно ценны были люди, мужчины и женщины, которых наши командиры продавали в рабство во владениях Гонтрана и Карибера, — те тоже забирали свою личную долю. На некоторое время это даже стало основным источником наших доходов.

В тот период я была беременна, но потеряла ребенка. Хильперика это очень расстроило. Думаю, он женился бы на мне, если бы я подарила ему сына. Вели бы он женился на мне, ничего бы не случилось — ни войны, ни его смерти, ни моей — сегодня ночью.

Но, прежде чем я снова забеременела, его брат Зигебер женился на Брунхильде — и все изменилось.

Несмотря на толстые стены и узкие окна дворца, Зигебер слышал поднимавшийся с улицы шум все то время, пока одевался. А ведь солнце еще только взошло… Но вот уже несколько дней с рассвета до заката в городе не смолкали крики, песни, ритмичные удары барабанов, сопровождавшие танцы прямо на улицах, смех и пьяные возгласы.

Его советники посчитали, что он хорошо сделает, если пригласит на свадьбу, помимо знати Остразии, также королей и правителей союзнических племен. Все откликнулись на его приглашение, и делегации прибыли даже от наиболее варварских племен и из наиболее отдаленных земель. И вот теперь ему предстояло расселять, кормить и развлекать эту огромную толпу. Метц и его окрестности заполнились сотнями вооруженных людей, столь же шумных, сколь и горделивых, к тому же бездействие делало их с каждым днем все более своевольными. Вчерашние враги — саксонцы, тюрингцы и аламаны — теперь жили бок о бок и постоянно устраивали стычки в тавернах, на улицах, а иногда даже в коридорах дворца — достаточно было косого взгляда, презрительной гримасы или толчка, чтобы обнажились мечи и пролилась кровь. Когда они не сражались, то устраивали борьбу без оружия, меряясь силой или стараясь перепить друг друга, после чего во всю глотку орали песни, не смолкавшие с утра до ночи.

Однако гости были не единственной заботой короля. Епископы Остразии, окруженные толпами младших духовных чинов и личной охраны, сталкивались на улицах с косматыми полуголыми суабами, поклонявшимися Вотану, [69] лишь недавно переселившимися из лесов на равнины и, по сути, не более цивилизованными, чем те звери, шкуры которых они носили. Азиатские всадники, похожие на гуннов, жарили на вертелах целые бараньи туши прямо под окнами франкских или римских аристократов. Благородные дамы и девицы из Парижского королевства, Нейстрии и Бургундии, в золоте и драгоценностях, порой вынуждены были уступать дорогу каким-то неведомым принцессам, чьи лица были матово-смуглыми, а косы перевиты нитями жемчуга. Столько драгоценностей и столько гордыни было выставлены напоказ, что весь город казался раскаленным тиглем [70] золотых дел мастера, забытым на огне и вот-вот готовым взорваться. Вся эта толпа военных и аристократов, в блеске золота и стали, собралась, чтобы ослеплять друг друга. Но в то же время она была скора на оскорбления, готова всячески хулить пригласившего ее хозяина или возмущаться из-за пустяков — из-за долгого ожидания, чьей-то излишней резкости или нехватки чего-либо. Если заканчивалась выпивка, или король не мог принять кого-то из почетных гостей незамедлительно, или кто-то выяснял, что другой клан лучше разместили, чем его собственный, — порой нужно было потратить долгие часы и произнести немало слов, чтобы восстановить спокойствие.

Так продолжалось уже четыре дня.

Единственными из гостей, кого все эти опасные игры, казалось, оставляли равнодушными, были священники из свиты епископа Эгидия, митрополита Реймского, который вот уже несколько дней ожидал будущую королеву в крепости Скарпон на Мозеле, в четырех переходах от Метца. Было решено, что вестготской принцессе, исповедующей арианство, не подобает становиться супругой христианского короля. Эта разница в вероисповеданиях, о которой Готико едва упомянул во время своего посольства, теперь приобрела первостепенное значение. Обращение Брунхильды в истинную христианскую веру стало непременным, категорическим требованием, без выполнения которого о браке не могло быть и речи. Принцесса должна была отречься от арианской ереси и признать, что Иисус Христос есть истинный Бог, порожденный, а не сотворенный, той же субстанцией, что и Отец и Святой Дух, и не является низшим или подчиненным по отношению к Отцу — в противоположность тому, что утверждала арианская церковь. Только после этого могло состояться бракосочетание.

И вот, после необыкновенно долгого пути, юную принцессу еще будут мучить теологией, в хитросплетениях которой Зигебер почти ничего не понимал и которые даже сам епископ Метцкий, Вилисий, едва мог объяснить. Четыре дня провести среди священников-богословов, занудных и самодовольных, которые будут обращаться с ней как с еретичкой, в Скарпоне, по сути, небольшом форте, открытом всем ветрам: единственное его строение, и то деревянное, стояло на вершине холма, обнесенное палисадом. Сознавая, что предстоит пережить его невесте, Зигебер испытывал стыд. Для священников ничего не значил статус принцессы, дочери одного из наиболее могущественных правителей Запада, чье королевство простиралось по обе стороны Пиренеев. Брунхильда выехала из Толедо в конце зимы, миновала Пиренеи через Пертский перевал, еще покрытый снегом, и пересекла Септиманию до самой Нарбонны, где некоторое время гостила у своего дяди, герцога Лиувы, наместника вестготских владений в Галлии. Сюда же прибыл эскорт, который должен был сопровождать ее в Остразию: Готико, нагруженный новыми подарками, с небольшим войском. Для служителей Божьих ничего не значила ни ее усталость после многонедельного путешествия, ни ее разочарование от такого обращения — после триумфальных встреч в каждом городе, который она проезжала, двигаясь с юга на север, через королевство Гонтрана, вдоль берегов Роны до первых крепостных укреплений на Рейне — среди них был и Скарпон, тесный и мрачный.

Зигебер набросил пурпурный плащ поверх белой шелковой туники, окаймленной золотой вышивкой, застегнул его на плече золотой фибулой и вздохнул, глядя на сваленную в углу комнаты груду обычной одежды. Накануне вечером он ужинал с Хильпериком — единственным из братьев, кто прибыл на его свадьбу лично. Их общий военный поход против фрисонов сблизил их. Вино развязало им языки, и мало-помалу они начали говорить все более доверительно, как раньше, в молодости, и все более откровенно насмехаться над старшими братьями.

— А ты знаешь, что Карибер все-таки женился на своей монашке? — спросил Хильперик со смехом. — Кажется, на сей раз он слишком далеко зашел. Двоеженство и святотатство — для христианского короля это чересчур!

— Быть королем и христианином — это само по себе чересчур, — проворчал в ответ Зигебер.

— Ну, во всяком случае, христианином он теперь недолго останется. Епископ Турский Эфроний созвал собор, и, говорят, они решили отлучить Карибера от церкви.

Хильперик все еще смеялся, но Зигебер посмотрел на него с некоторым сомнением.