Детское сердце в данном случае тянется к большому, красивому, блестящему и тяжело вооруженному. Верность к списку прилагается далеко не всегда. Хотя и такое бывает. А вот достойным дворянином Марка де ла Валле могут назвать лишь те, кто знает его очень плохо… или те, кто знает его очень хорошо.

К счастью, Ее Величество тоже любит большое, красивое и блестящее. И заранее одобрит любые действия генерала.

— Ваше Величество, я также осмелюсь полагать, что под такой защитой мы можем спать спокойно.

— Мы сможем спать спокойно, когда генерал де ла Валле наведет на севере порядок и там не останется еретиков, замышляющих измену. Мы надеемся, что день этот близок.

— Я могу вам обещать, Ваше Величество, что на севере не останется еретиков, замышляющих измену. — Потому как замышлять ее они теперь поостерегутся. Надолго. Ее Величество не понимает, что поклонников расстриги Вильгельма, читающих собственную Библию, в ее государстве попросту слишком много. То, чего она хочет, не только преступление, но и глупость. Но разве что очень плохой царедворец станет спорить с монархом без причины. Проще переставить ударение — и затем сделать по сказанному.

— Мы благодарим вас от лица нашего короля и сына.

Канцлер Аурелии склоняется перед королевой.

За краем пожарища нашелся солдатский котелок с оплавленным краем, дальше — мятая кружка. В дровах недостатка не было: край леса тоже прихватило огнем, и ветви поваленных деревьев стали сухими и хрупкими — ломай голыми руками. В глубине леса Марк — имя пришло само, пока мужчина ударами ноги превращал обгорелую сосенку в три бревнышка, — отыскал ручей, набрал воды, через шарф процедил ее от все того же пепла.

Марк вылил в котелок херес из фляжки, вздохнул: «Pedro Ximenes», гордость королевства Толедского, тридцать лет протомился в солере, чтобы бездарно сгинуть в почти кипятке, утратить густоту и цвет. Остались только сладость да аромат, что сбивал с ног и отчасти заглушал адскую вонь.

На шее висел золотой медальон. Марк открыл его и при свете костра рассмотрел. Одна створка хранила русый локон, другая — портрет девочки лет двенадцати. Тонкие золотые буквы по кругу: Антуанетта д'Анже. Дочь? Сестра? Мужчина покатал на языке «Марк д'Анже» и поморщился. Нет, не его имя — но чье, и чей портрет он носил на шее?

Марк пошарил под рубахой — вспомнилось, что на кресте выгравировано его имя. Рука нашла лишь пустоту.

Медальон с неведомой девочкой был, а креста — не было.

Потеря наполнила душу страхом и острой тоской, натолкнувшейся на преграду беспамятства.

Ночь опустилась по-летнему быстро; впрочем, лето ли сейчас — сырой туман крался по поляне, забирался в прорези пурпуэна… Плащ потерялся там же, где и память, где и сумка с приказами. Остались только непривычная пустота под правой рукой, да вытертая полоса на черном бархате.

В сумке Марк носил бумаги, которые нельзя доверить и адъютанту. Приказы касательно судьбы Северной армии, охранявшей границу с Франконией. Северян перебрасывали на самый юг, на границу с дружественным королевством Толедским, но не всех: кое-кому предстояло под арестом вернуться в Орлеан «для наитщательнейшего расследования». Филипп д'Анже, епископ Ангулемский, получил достоверные сведения о том, что армия скуплена агентами Франконии на корню.

Д'Анже… старший родич девочки с медальона. Канцлер Аурелии. Марк опустил веки, собирая из цветных пятен картинку. Сухое невыразительное лицо с короткой черной бородкой и ровно постриженными усами, и неожиданно живые, яркие голубые глаза в вечном прищуре…

Девочка же — племянница канцлера и невеста Марка, до наступления брачного возраста воспитывавшаяся в монастыре.

Все это казалось какой-то ерундой, праздной мелочью, и, главное, плохо отвечало на вопрос «Что здесь произошло?». Пламя вылизывало сухие смолистые дрова, золотые искорки бесшумно взлетали к небу. Тишина пугала едва ли не больше, чем пепелище, с которого ушел Марк. Ни уханья совы, ни возни мелких зверушек в подлеске. Словно остался единственным выжившим после неведомой, невообразимой беды.

— И пошлю огонь на землю Магог и на жителей островов, живущих беспечно, и узнают, что Я Господь… [1] — проговорил себе под нос Марк.

Вокруг была не земля Магог, а север Аурелии, окрестности Реймса.

Память возвращалась слишком медленно, кружила вокруг главного, словно трусливая сука, опасавшаяся подобраться к кабану.

— Пророчество о Вавилоне, которое изрек Исаия, сын Амосов, — читает, почти не глядя в томик Писания, шевалье де Сен-Омер.