Уже на самом поле младший Теодерих поглядел на юг, в сторону холма, и опустил длиннющие, девичьи ресницы.

— Если бы они ударили нам в бок… — аж заалелся от смущения, не любил Теодерих говорить гадости о ближних своих, и всегда отчаянно стеснялся, когда приходилось.

— Мы бы до Аврелии отсюда летели, теряя… славу, — необъятный везигот всегда благотворно влиял на лексикон Майориана и его манеры.

— Мне кажется, что Аттила весьма огорчен, — показал рукой на противоположную сторону ручья Теодерих-старший. Подошел едва слышно, с медвежьей легкостью: невзирая на почтенный возраст, король был силен и бодр, а, судя по доспеху и облачению, сейчас собирался сражаться во главе воинства.

Король везиготов был прав. Когда на гуннской стороне увидели, в каком порядке противник строится к бою, там воцарилось молчание, и настроение этого выразительного молчания было ясно за несколько миллиариев. «Исключительная мрачность» сие настроение называлось, и чем ближе к центру, к королю гуннов, тем глуше и сердитее казалась тишина. По краям, куда Аттила поставил разные мелкие племена, еще потрясали копьями и топорами, пускали в воздух стрелы и орали нечто воинственное и оскорбительное. Посредине же воодушевления не наблюдалось.

— Значит, мы не ошиблись в своем предположении, — продолжил Теодерих. — Обороняющим холм придется тяжко, — прибавил он некоторое время спустя, когда стало понятно, что Аттила велел атаковать возвышенность.

Майориан слегка нахмурился, потом постарался улыбнуться, чтобы не тревожить короля и окружающих. Ничего, там две трети ромейского войска, там везиготы, а Торисмунд — хороший боец, храбр и невероятно упорен, его любят, значит, стоять будут крепко. Еще там командующий… в бой же полезет, улыбаться, улыбаться, все будет отлично, удача на нашей стороне, а если аланы предадут и Аттила пойдет на соединение с ними, это будет изумительным подарком судьбы, о лучшем и мечтать нельзя: возьмем его в клещи, разобьем королевскую дружину, и оставшиеся без предводителя племена будут сверкать пятками, удирая, кто куда.

Аттила подобной глупости не совершил, впрочем, на нее Майориан всерьез и не рассчитывал — слишком умен и предусмотрителен гунн, — а вот холм ему словно в седалище впился… Одна атака, другая, третья; надо понимать, до последнего рассчитывал на то, что сможет взять позицию и оттуда уже добраться до аланов. Не сам, силами остроготов и гепидов под командованием Валамира и Ардариха соответственно, гунны же сражались с аланами по центру. Вяло так сражались, в отличие от того, что творилось на обоих флангах. Видимо, пытались приберечь друг друга на будущее.

— Ну-ну, — хмыкнул Майориан. — Обломают они зубы о левое крыло…

— Торисмунд очень храбр, — кивнул младший Теодерих. — А о мудрости твоего командующего и говорить нужды нет…

«Любезный ты мой, обходительный, — улыбнулся про себя Майориан. — Хорошо бы именно ты наследовал отцу, — и уже вслед везиготу прибавил к пожеланию: — Если тебя в этом сражении не убьют, ты же в храбрости братцу не уступаешь…»

Три захлебнувшиеся атаки подряд произвели на гуннов удручающее впечатление, по мнению Майориана — слишком уж удручающее. У противника еще оставались силы. Только не нужно ломиться на холм, только не нужно мечтать соединиться с аланами. Достаточно просто сражаться до упора, до самой темноты, потому что чаши весов еще колеблются, на поле боя уже смотреть тошно, а доклады выслушивать еще тошнее — проиграть мы не проиграем, у нас тоже кое-что в запасе имеется, но цена…

Да о чем в этой каше пока что можно судить по-настоящему? Ни о чем. Впрочем… как интересно. Гунны, остроготы и гепиды, то есть, сердце войска противника, отступают, перестраиваются на той стороне ручья. Ой, а кто это? Неужели Аттила? Точно, собственной персоной. Речь читает, какая досада, что ничего не слышно… зато по жестам можно догадаться. Гунны герои, союзники их тоже, а мы — муравьи под их сапогами, тля презренная, а ромеи — особо презренная, вот эта пантомима явно обозначает, как ромейское войско трусливо прячется за щитами… а вот эта — что с нашими трусливыми войсками сейчас сделают. Ну-ну, посмотрим.

Смотреть оказалось не на что: и четвертую атаку отбили, хотя и тяжелее, чем предыдущие три. А вот на правом крыле было не все ладно. Видимо, прельстившись примером Аттилы, король Теодерих тоже решил воодушевить войска речью. Сердце отчего-то нехорошо защемило, Майориан сам не понял, почему — обычное же дело, сейчас Теодерих скажет что-нибудь впечатляющее, тоже про муравьев трусливых и гуннов позорных, и войско правого крыла перейдет в заранее запланированную атаку, сомнет уже почти разбитые мелкие союзные Аттиле племена, доберется до самих гуннов, вцепится в подбрюшье, тут ударят с холма и из центра… и далее мы скажем доблестному бичу Божию свое «до свидания!»… отчего же так муторно, тучка, что ли, на лицо набежала?

Майориан посмотрел на юг — да нет, вот там-то все в порядке, хотя если с командующим что случится, то отсюда не разглядишь. Пока он глазел по сторонам, случилось почти перед ним, чуть правее. Король, окруженный дружиной, поднял к небу копье, пришпорил коня, везиготское войско откликнулось согласным ревом, оглушительным и слаженным, Майориан на миг оглох… и тут Теодерих вылетел из седла, через голову коня, вниз, под копыта.

— Измена, — рыкнул стоявший рядом комес Рицимер, и пояснил: — Его же в спину ударили…