— Будь что будет, — прошептала она.

…Бьёрн нетерпеливо стучал пальцами по краю стола, выражая крайнее недовольство задержкой. Один из его спутников, позже появившийся в зале и стоящий по левую руку от него, наклонился и что-то шепнул Угрюмому. Тот меланхолично пожал плечами, и человек с досадой выпрямился.

Князь отвел взгляд от гостя и посмотрел на дверь. "Ох, Любава… Ох, дочь родная! Ну подставила ты меня!.." — только и успел подумать он, как двери наконец распахнулись и девушка вошла в зал.

Бьёрн удостоил её лишь мимолетного взгляда, как купец на торгу при покупке неинтересного, но нужного товара. Хороша? Хороша. Не обманули. Ну и ладно. Это отношение задело князя. Он поднялся навстречу девушке и провозгласил:

— А это дочь моя, Любава, гость дорогой.

Бьёрн тоже вынужден был подняться и поклониться девушке. Все это он проделал с большой неохотой и неудовольствием.

Любава мгновенно определила, что здесь происходит и чем она здесь является. Да и любая девушка бы поняла: Бьёрн, похоже, был совершенно равнодушен к элементарным приличиям и не собирался даже ради них делать вид, хотя бы намекающий на дружелюбие. Девушка, всегда поступавшая по принципу "как со мной, так и я", тут же сбросила маску радушия с лица, почтительно поклонилась отцу и подошла к столу. Она больше не смотрела на Бьёрна, держала голову прямо и одновременно смотрела вниз, в пол, так что казалось, будто глаза у нее закрыты вовсе.

— Прости, батюшка, что позамешкалась, — ровным голосом произнесла она. И вдруг — как острые кинжалы, вонзились в глаза Бьёрна её зеленые, колючие, вызывающие на бой глаза. Миг — и кинжалы скрылись в ножны век, длинные ресницы почти легли на щеки, и девушка сказала: — Гостю далекому негоже на глаза показываться как-нибудь, а краса времени требует.

По лицу Бьёрна пробежала кривая усмешка, похоже, все время заменявшая ему настоящую улыбку. Он сел на свое место и бросил спутнику несколько слов на незнакомом гортанном языке. Тот закатил глаза и покачал головой.

И начался богатый ужин. Веселые скоморохи, шумные разговоры да обильная пища. Князь пытался завязать разговор меж дочерью и гостем, но последний был ужасно молчалив и неразговорчив. Он смотрел на веселье вокруг с каким-то отчуждением, он не улыбался, не отвечал на дружеские подначки, мало ел и вообще не пил хмельного, а Любава не поддерживала разговор, провалив затею батюшки.

Когда ужин был окончен и все разошлись по покоям, князь пошел к дочери. Постучал и, не дожидаясь ответа, вошел. Оглядел комнату, дочь и спросил:

— Ну, как тебе наши гости, Любавушка? Может, пришелся кто по сердцу?

Любава стояла спиной к отцу, упершись взглядом в закрытые ставни, убор, обременявший ее, валялся на постели. Девушка долго не отвечала и вообще никак не реагировала на приход отца, и тот уже собрался повторить свой вопрос в более жестком тоне, как вдруг услышал сдавленный, как будто случайно вылетевший наружу всхлип.

— Не пойду за него… — едва слышно, словно в забытьи, прошептала Любава. Князь, ошарашенный, подошел ближе. Любава прижала ладони к лицу и затрясла головой: — Не пойду, не пойду, не пойду…

— Дочка… — оторопело пробормотал князь. — Но почему же?

— А действительно: почему? — Любава резко развернулась. Потонувшие в слезах глаза черно блестели, губы дрожали. — Действительно, почему я не могу выйти замуж за молчаливого истукана, надменного и самоуверенного урода, для которого я — исключительно товар? Или у меня когда-то была гордость? Или когда-то меня мой отец учил жить по совести? Неужели это когда-то было, батюшка?

Князь молчал, явно не ожидавший подобной реакции. Любава отвернулась, слезы побежали по щекам, по прижатым к лицу ладоням, капали на платье.

— Мою гордость, честь мою девичью — в грязь… — прошептала она. Князь подошёл к дочке, взял за плечи. Девушка всхлипнула, прерывисто вздохнула. — Все, ради чего я жила — ему на откуп… Разменной монетой на стол кинули, как при игре в кости…

— Не разменной монетой, — нашел в себе силы возразить князь. — А заслоном родины своей! Ежели нападут они на нас, не выдюжить войску нашему против них. Погибнет край родной, а так не посмеет он напасть на дом отца жениного, да и ты не позволишь! Позором он покроет себя. За землю родную не постоишь ли?

Князь умолчал о том, что эта свадьба была скорее выгодным военным союзом, а заслоном лишь во вторую очередь. Но ему было тоже нелегко расстаться с дочерью, единственным напоминанием об умершей любимой жене, ведь девочка выросла такой похожей на свою мать… Но не вечно же её подле себя держать в девках! Время уже пришло замуж дочь выдавать…

— Такой и позора не убоится, — зло проговорила Любава. Шмыгнула носом. — И как я его удерживать буду? Грудью, что ли, заслоню свою землю, в ноги упаду, по рукам свяжу? Так он меня и послушает! Я уж не говорю, что мне жить с ним не только как с королем…