Видели? Эрику ногу объел…

Мертвяк объел бедняге Эрику ногу или собаки, но староста и сам понимал: дело плохо. На совете окрестных бондов он не стал артачиться, когда решением собрания его послали в Павель — нанимать спасителя. Колдуна, значит, или сильного, могучего бойца — кто б ни был, лишь бы справился. Денег на плату спасителю собрали мало. Мошна развязывалась туго. Бонды жались, крякали, а намекнешь — враз делались косоглазыми. Да и в Павеле на старосту, умоляющего о помощи, глядели с подлой ухмылкой. Слуги магов и на порог не пускали дурака-просителя:

— Занят великий! Алхимию практикует…

— Дык я с поклоном…

— Пшел вон, деревенщина!

— Пропадаем же…

— Вон! Демона спущу!

До градоправителя староста тоже не дошел. До князя — и не надеялся. По кабакам, где он молил каждого, кто при мече, сжалиться над бедой, старосте кричали:

— Ставь выпивку! Насухую не договоримся!

Поначалу он ставил, дальше перестал. А в последний день сел в «Лиловом Жеребце» у окна, спросил кружку воды, остудить сердце, и заплакал. Тут и подошел сумасшедший наемник. Сел напротив, уперся локтями в столешницу. Уставился тусклыми, оловянными глазами — будто душу вынуть хотел. Староста поначалу решил: сочувствует. Ну хоть один… И быстро уверился: ничего подобного. Просто смотрит. Еще и смеется вполголоса.

Ох и смех был — тихий, а хуже вопля.

— Тебе мертвяка убивать? — отсмеявшись, спросил наемник.

— Ага…

— Ну, пошли.

— Деньги, — честно сказал староста. — Мало. Очень.

— Деньги, — повторил наемник со странным выражением лица. Казалось, он пробовал слово на вкус, и по всему выходило: дерьмо. — В задницу деньги. Пошли, говорю.

— Как тебя звать-то, господин?

— Вульм, — и поправился: — Вульм Смехач.

Сейчас, стоя на закате у кургана, наемник ничем не походил на героя, способного уложить ретивого мертвеца. Пьяный, как шутили на хуторах, до рогатых свиней, нетвердо стоя на ногах, он больше напоминал бродягу.

— Норхольмцы? — бормотал наемник себе под нос. — Врешь, крупоед. Врешь! Норхольм своих в чужом кургане не хоронит…

Староста кивнул:

— Твоя правда, господин. Не хоронят. Ан тут взяли и похоронили. С ними скальд был, а то и чародей. Пел-пел, аж глотку сорвал. Чуть бурю не накликал. Конунг хотел покойника на плот да по воде, с костерком… Нет, и все. Ну, послушались скальда…

— Что, и вас не пограбили?

— Пальцем не тронули. Отплыли без вреда. Спешили, будто гнались за ними…

— Иди прочь.

— Что?

— Убирайся! Без тебя справлюсь.

Дважды уговаривать старосту не пришлось.

Вульм даже не проводил его взглядом. Он и так еле сдерживался, чтобы не задушить поганца собственными руками. Еще с кабака подметил: староста смеется над ним. Втихомолку, отворачиваясь, прыская в кулак, чтобы не заметили. В последнее время все смеялись над Вульмом. Он слышал их смех — тихий, шелестящий, даже если они притворялись серьезными и встревоженными. Да что там слышал! Видел, ощущал вкус и запах, мог потрогать руками…

Вино не спасало. Спасало, и то ненадолго, лишь одно.

Ради спасения и пришел.

Молчаливый, недвижный, он ждал. Прошел час или больше, и подножие кургана треснуло. В каменистой толще объявилась нора, словно лопнул нарыв, и вместо гноя оттуда полился свет — неприятный, гнилой. От вони, идущей из кургана, кого другого вывернуло бы наизнанку, но Вульм не пошевелился. Как смертник, примирившийся со своей участью, безгласно стоит на эшафоте, ожидая палача, так стоял он, склонив голову к плечу.

Снег таял в его волосах.

Минута, другая, и из норы полез мертвяк. Похожий на чудовищного, закованного в броню кабана, он пер на четвереньках, разбрасывая курящийся паром рыхлый грунт. Навершие шлема казалось рылом зверя. Когда мертвяк выбрался наружу, он — по-прежнему на четвереньках — неуклюжей рысцой потрусил к Вульму, как если бы только и ждал гостя.

Вульм не тронулся с места.

Не добежав пяти шагов, мертвяк остановился и с трудом поднялся на ноги. Закованный в броню, безоружный, с руками, больше похожими на лапы медведя, с темным исковерканным лицом, он мало напоминал человека. В глазках, сверкающих белым огнем, мерцало недоумение.

— Ы-ы… — заворчал обитатель кургана.

Не говоря ни слова, Вульм разглядывал мертвяка. Земля и впрямь прогибалась под нежитью — чудилось, мертвый воин стоит на болоте, и случайная кочка ходит ходуном, намекая: еще шаг — и в бочаг, на веки вечные. Возникло странное желание: подойти и подергать мертвяка за бороду. Безумие или удивление — бороду словно пришили от другого человека. Расчесанную, заплетенную в дюжину косиц — грязные ленты, полоски кожи, бусы…

— Ты знал Хродгара Олафсона? — спросил Вульм.