Как будто Трифону Орентьевичу мало было славы мастера, умеющего подсаживать молчков! Новая слава по городу побежала: он-де крыс знатно выводит. Приходит с мешком, что в мешке — неведомо, а только крысы из того дома пропадают. И никакой отравы больше не нужно. Так что мастер — нарасхват.

Правду знала Маланья Гавриловна. Но молчала. Если жена мужние секреты выдает, какая ж она после этого жена? А Маланью Гавриловну учили на стародавний правильный лад. И не для того она замуж выходила, чтобы вековечные законы нарушать. У мужа с женой свои дела, хотят — вместе сковородки чистят, хотят — крыс и мышей гоняют. На том супружество стоит. А постороннему в их жизнь мешаться не след!

А Евсей Карпович совсем пришел в себя, по-прежнему горд и задирист. Когда Дениски нет дома, лазит в Интернет. Но про голубые кристаллы ему лучше не напоминать. Так завизжит — прочь от него отлетишь, помчишься, не разбирая дороги, лишь за три квартала опомнишься…

Одним из самых популярных ныне направлений фэнтези стала так называемая городская фэнтези или, попросту, городская сказка. Несколько лет назад мы уже печатали критический обзор этого поджанра. А теперь предлагаем вашему вниманию взгляд на тему с другой «колокольни» — уже писательской.

Некоторые явления в литературе кристаллизуются весьма долго. Не год должен пройти и не три, чтобы критикам и читателям стало ясно: появилось нечто новое. А прежде это самое новое приходится угадывать, «схватывать» на уровне интуиции, уловив в хаосе рассеянной информации пунктирно прочерченный силуэт закономерности. Больше всего это напоминает поиск маслят в еловом лесу, куда вместе с грибниками пришел густой туман.

Тут немудрено ошибиться. Но лучше высказать гипотезу, чем ждать у моря погоды.

Этот текст представляет собой статью-гипотезу. Пройдет несколько лет, и само время либо подтвердит мое предположение, либо опровергнет его.

Итак, последние годы в нашей фантастике постепенно растет количество сказок. Именно литературных сказок, а не фэнтези и мистики. Это видно по материалу, который приходит на разного рода конкурсы, по сектору «твердых сказок», включенных в фэнтезийные сборники, да, в конце концов, по рождению особой серии «Сирин» издательства «Снежный ком». Под маркой «Сирин» печатаются исключительно сборники сказок. Жажду сказки уловили кинематографисты, «выбросив» на экраны череду рождественских киноисторий.

Возможно, на основе литсказки в фантастике вырастет новый формат. Произойдет это далеко не завтра, но кое-какие признаки видны уже в настоящее время.

Однако прежде стоит разобраться, о какой именно сказке идет речь. Сказок много, они отличаются друг от друга, как индейское каноэ, чайный клипер и эскадренный броненосец. Это целый мир, отчасти соприкасающийся с фантастикой, отчасти же удаленный от нее.

Речь идет, разумеется, не о той сказке, которую в словарях называют «одним из основных жанров устного народно-поэтического творчества, эпическим, преимущественно прозаическим художественным произведением волшебного, авантюрного или бытового характера с установкой на вымысел». Да, древняя сказка, известная нам по фольклору, была мистическим произведением. Она строилась на чудесах, творимых, главным образом, силой, исходящей от разного рода потусторонних существ. От Бога. От божков, духов, бесов. От леса, реки или горы, наделенных собственной душой. В современной литературе аналогом древней сказки выступает художественная мистика. Она также строится на чудесах, притом и автор, и читатель, во-первых, знают, что эти чудеса совершаются с помощью энергии, взятой от сверхъестественных сущностей; во-вторых, верят в действительное существование этих нечеловеческих сил. Фэнтези (за исключением, может быть, тусовок самых упертых толкинистов и самых безбашенных поттерщиков) воспринимается и автором, и читателем как игра, как театр приключений, построенный на фундаменте личной фантазии писателя и определенной литературной традиции. Иными словами, каждый знает, что фэнтезийные «вторичные» миры и всё в них происходящее — чистая выдумка.

Современная литературная сказка отличается и от того, и от другого. Писатель и его аудитория играют в сложную игру. С одной стороны, если сказка не предназначена для детей, то все понимают: чудеса, происходящие по ходу сюжета, есть авторский вымысел. С другой стороны, сказка теряет смысл, если читатель парадоксальным образом не поверит, что они, чудеса эти, могут случиться на самом деле. Более того, если не считать сказки с явно выраженным христианским элементом, аудитория сказочного произведения не знает, какой у них источник, но, несмотря на это, верит в их истинность. При этом антураж и персонажи могут быть реалистичными на все сто процентов. В сказке ценится «все настоящее», т. е. полный аутентизм обстановки, действий, боли, счастья, крови, страсти, смерти. Хитро устроенный механизм сказочной веры требует максимального правдоподобия — на порядок больше, чем в традиционной фэнтези.

Однако сказка не строит «вторичного» фэнтезийного мира. Она не объясняет реальности, в которой разворачивается сюжет. Она существует сама по себе. Вне какой-либо космогонии.

Можно сравнить все это с концертом в Доме культуры. Сначала публике показывают документальный фильм о вещах величественных и пугающих, но прочно связанных с настоящей жизнью. Это мистика. Затем труппа местной самодеятельности разыгрывает пьеску. Приятная выдумка, все рукоплещут. Это фэнтези. А потом выходит поэт и самозабвенно читает стихи о прекрасной любви, какая в нашем мире невозможна. Но пока он читает, все верят — она все-таки возможна… хотя бы иногда. Это сказка.

Есть и другое отличие, никак не связанное с художественными особенностями текста. У фэнтези, мистики и литсказки — разное происхождение. Бывает так, что детишки, схожие чертами лица, одинаковые по росту, весу и цвету волос, появились от разных родителей. Или, во всяком случае, не все родители были у них общими.

Фэнтези получила бурное развитие в постсоветской России 90-х годов — после перевода огромной массы англоязычных фэнтезийных романов. До того у нас была лишь тоненькая струйка «предфэнтези» (Ларионова, Козинец, Богат и т. п.). И нечто похожее на сказку получалось только у Людмилы Козинец. Например, ее знаменитый «Летучий голландец»… Эта традиция казалась оборванной.