Страх за ребенка – это больше, чем страх за собственную жизнь. Это – страх за свое бессмертие.

Мой муж из тех интеллигентов, для которых и существует все наше искусство и литература. Я пишу именно для этого уровня. Я не пишу для тети Клавы из деревни Жуковка.

Ни творческой, ни женской карьеры не бывает. Карьера – это у политиков.

Мы, русские, умеем жить плохо – научились.

Любой праздник, даже плохонький, лучше самых прекрасных будней.

Токарева идет нарасхват. Она – любимая женщина читающей публики, а любимой женщины не может быть слишком много.

Старый профессор университета, учивший нас с сестрой французскому языку, узнав, что за Льва Николаевича выхожу замуж я, а не моя старшая сестра, наивно сказал:

– Как жалко, что не Лиза, она так хорошо училась.

Запись в дневнике вскоре после замужества:

Читала начала его [15] сочинений, и везде, где любовь, где женщины, мне гадко, тяжело, я бы все, все сожгла. Если б я могла и его убить, а потом создать нового, точно такого же, я и то бы сделала с удовольствием.

Мы, женщины, любим иногда и с мужьями играть в роман. Сентиментально погулять, пойти куда-нибудь, просто даже быть ласкаемыми духовно. Но этого от Толстых не дождешься.

С каждым ребенком все больше отказываешься от жизни для себя и смиряешься под гнетом забот, тревог, болезней и годов.

Никогда не любила, не хотела и не умела хозяйничать. Хозяйство – это борьба за существование с народом.

Стараюсь себя уверить, что радость в исполнении долга, заставляю себя переписывать и делать все, что составляет мой долг, но иногда сламывается воля, хочется личных радостей, личной жизни, своего труда, а не труда над чужими трудами, как было всю жизнь, – и тогда я слабею и мне плохо.

Гению надо создать мирную, веселую, удобную обстановку, гения надо накормить, умыть, одеть, надо переписывать его произведения бессчетное число раз, надо его любить, не давать ему поводов к ревности, чтоб он был спокоен, надо вскормить и воспитать бесчисленных детей, которых гений родит, но с которыми ему возиться и скучно и нет времени, так как ему надо общаться с Эпиктетами, Сократами, Буддами и т. п. и надо самому стремиться быть им.

И когда близкие домашнего очага, отдав молодость, силы, красоту – все на служение этих гениев, тогда их упрекают, что они не довольно понимали гениев.

Как велика бессознательная злоба самых близких людей, и как велик их эгоизм!

Думаю: отчего к концу супружеской жизни часто наступает постепенно некоторое отчуждение между мужем и женой. И общение с посторонними часто приятнее, чем друг с другом. И я поняла – отчего. Супруги знают друг друга со всех сторон, как хорошее, так и дурное. Именно к концу жизни умнеешь и яснее все видишь. Мы не любим, чтобы видели наши дурные стороны и черты характера, мы тщательно скрываем их от других, показываем только выгодные для нас, и чем умнее, ловчее человек, тем он лучше умеет выставлять все свое лучшее. Перед женою же и мужем это невозможно, ибо видно все до дна.

Как мало симпатичны все типы, приверженные учению Льва Толстого! Ни одного нормального человека.

О московском храме Христа Спасителя:

Весь он создан, включая главное – образа и всю живопись, без религиозного чувства, и потому храм языческий.

Вся жизнь, за редкими исключениями, проходит в желаниях и сожалениях.

Я не умею выразить, но мне кажется, что, когда я умру, я стряхну с себя все лишнее, всю тяжесть – и легко, легко станет, – и улечу кудато.

Когда ты счастлива, хочется плакать, но когда ты грустна, смеяться не хочется. Поэтому лучше, я полагаю, быть счастливой. Так вы получаете два ощущения по цене одного.