Женщина вернулась в сопровождении мужчины, одетого в синюю мантию с капюшоном и восьмиконечной звездой натруди. Цвета, обратные тем, что были на иконе в доме крестьянина; жрец, заодно и врач. Человек положил Моррисону руку на лоб, пощупал пульс и заговорил жизнерадостно и оптимистично. Кажется, манеры у врачей являются общемировой константой. Вместе с женщиной он переменил повязку и смазал рану мазью. Женщина унесла грязные бинты и вернулась с дымящейся миской. Бульон из индейки с мелко накрошенным мясом. Когда Моррисон доел, вошли еще двое посетителей.

Один был одет как врач, только с откинутым назад капюшоном. У него были седые волосы и открытое, приятное лицо. С ним была девушка, светловолосая, постриженная, как говорили в двадцатом столетии, «под мальчика». У нее были синие глаза и красные губы, а также нахальный курносый носик, усыпанный золотистыми веснушками. На ней была безрукавка из чего-то вроде коричневой замши, сшитая золотой нитью, желтая рубашка с длинными рукавами и высоким воротником, вязаные чулки и сапоги до бедер. Вокруг шеи была золотая цепь, а на поясе — кинжал с золоченой рукоятью. Увидев ее, Моррисон стал смеяться — они уже встречались.

— Ты меня застрелила! — обвинил он ее, навел воображаемый пистолет, сказал «бух!» и показал себе на грудь.

Она что-то сказала старшему жрецу, тот ответил, и она обратилась к Моррисону, изображая пантомимой стыд и скорбь: закрыла лицо рукой и подмигнула из-под этой руки Моррисону. Когда он рассмеялся, она рассмеялась вместе с ним. Двое жрецов пустились в длинный разговор, и молодой принес Моррисону четыре унции чего-то в высоком стакане. Вкус был алкоголя и какой-то лекарственной горечи. Ему знаками показали, что надо спать, и вышли, оставив его с седой женщиной, которая вернулась к вязанью. Моррисон задремал.

Он проснулся вечером. Снаружи кто-то занимался муштрой. Ноги отбивали шаги, голоса выкрикивали команды: долгие, растянутые подготовительные, потом резкие исполнительные; лязгало снаряжение. Еще одна общемировая константа. Он улыбнулся: в этом «эдесь-и-сейчас» ему нетрудно будет найти работу.

Это не прошлое. В колонии Пенсильвания никогда ничего подобного не было. Больше похоже на Европу шестнадцатого столетия, но нет: попадись в те времена кавалерист, настолько не умеющий работать мечом, он бы и первой пары казенных сапог не успел сносить. А два года в колледже и множество прочитанных книг дали Моррисону знания о богах в его истории, хоть и поверхностные. Там не было ни одного, включая египетских и шумерских, хоть сколько-нибудь похожих на иконы в крестьянском доме.

Значит, это будущее. Далекое будущее, может быть, через тысячу лет после 1964 года от Рождества Христова. Мир, опустошенный атомными войнами, отброшенный в каменный, век и потом развившийся до чего-то вроде Средневековья. Но это, впрочем, не важно. Сюда он заброшен, и здесь он застрял.

Так воспользуйся тем, что есть, Кэл. Ты — солдат, и ты снова на службе.

Он опять погрузился в сон.

На следующее утро, после завтрака, он знаками попросил приглядывающую за ним женщину принести его гимнастерку и достал из карманов трубку, табак и зажигалку. Она принесла ему табуретку и поставила возле кровати, чтобы было куда сложить вещи. Нагрудная табличка была искорежена и покрыта потеками свинца — вот почему он остался жив.

Через час пришли старый жрец и девушка. На этот раз на ней было серое с красным вязаное платье, которое вполне могло бы красоваться в витрине у Берфорда Гудмена с ярлычком двухсотдолларовой цены, но висящий на поясе кинжал не слишком соответствовал Пятой авеню. Они поздоровались, подсели к его кровати и занялись делом.

Сначала его научили словам, означающим «ты» и «я», «он» и «она», и назвали свои имена. Девушку звали Рилла, старика — Ксентос. Младшего жреца, пришедшего осмотреть пациента, звали Митрон. Имя «Кэлвин Моррисон» их озадачило — очевидно, в этом «здесь-и-сейчас» не было фамилий. Договорились на том, что его будут звать «Калван». У пришедших были с собой белые доски и угольные палочки, чтобы рисовать картинки. Рилла курила трубку с небольшой каменной чашечкой и тростниковым мундштуком — трубка висела на поясе рядом с кинжалом. Девушку заинтересовала зажигалка, и она показала ему свою. Это было огниво, где кремень прижимался к полукруглому кресалу пружинкой. Другая пружинка возвращала кресало на место после удара, как в ружейном замке. К полудню они уже смогли ему объяснить, что он — их друг, а он смог сказать Рилле, что не винит ее за то, что. выстрелила в него в неразберихе на дороге.

После полудня они вернулись, приведя с собой джентльмена с седыми усами и эспаньолкой, одетого в убор, похожий на купальный халат с меховым воротником, перехваченный перевязью с мечом. У джентльмена на шее была большая золотая цепь. Его звали Птосфес, и после долгой пантомимы и многочисленных рисунков выяснилось, что он отец Риллы и князь в этом дворце, который называется Хостигос. Мать Риллы умерла. Налетчики, с которыми он бился, пришли из области, называемой Ностор, к северо-востоку, где правит князь Гормот. Этот Гормот не пользовался в Хостигосе популярностью.

Наследующий день Моррисон уже сидел в кресле, и ему дали твердую пищу и вино. Вино было великолепно, как и табак, который ему тоже дали. Моррисон решил, что это «здесь-и-сейчас» ему, пожалуй, нравится. Рилла заходила не реже двух раз в день, иногда одна, иногда с Ксентосом, а иногда ее сопровождал крупный мужчина с седой бородой, Чартифон, который, кажется, был главным солдатом у Птосфеса. Он всегда приходил с мечом, а часто и в украшенных, но зазубренных стальных доспехах. Иногда он приходил и один, а бывало, что и в компании с молодым офицером, кавалеристом по имени Хармакрос. Этот офицер участвовал в стычке у деревни, но командовала тогда Рилла.