– Ты сам знаешь в чем! – повысил голос в ответ Владимир.

– Твои кошмары?

– Они самые.

– Знаешь, кого ты мне сейчас напоминаешь? – спросил Петр, недобро прищурившись. – Дядю Михаила. Он тоже у нас большой любитель прикрывать свою трусость напускным здравомыслием.

– Ты не прав! – гневно ответил Владимир. – И несправедлив к дяде.

– До Болгарии? Может быть, и так, – признал брат. – Но после того, как мы вернулись? После того, что случилось с отцом и нами? Ты не находишь странным, что он сидит в Смоленске и носа оттуда не кажет? Даже ты хотя бы пытаешься продолжить дело отца. Но сейчас он старший в нашей семье. И вместо того чтобы взять на себя хотя бы часть свалившейся на тебя ответственности, что он делает? Ничего! Прячется. Поэтому… Давай ты не будешь врать себе и признаешь, что думаешь точно так же.

Владимир молчал. Ему нечего было возразить брату. Его разрывали два противоположных желания. С одной стороны – вернуться домой, в знакомые и безопасные стены родительского особняка. Сбросить с плеч тяжкий груз. Рассказать старшим обо всем, что его так гнетет и пугает. Но он не мог этого сделать. Во-первых, потому что тем самым предал бы и себя, и все ценности, что вложили в него родители с самого детства. Во-вторых, потому, что панически боялся. Боялся вернуться – и обнаружить, что кошмары оказались пророческими.

– И кстати, ты не думал, что твои сны показывают картину, которая ждет тебя, если ты не вернешься домой? – уже спокойнее спросил Петр, будто понимая, что слишком сильно надавил на брата.

– Во-первых, нет, не думал! В своих снах я приезжаю домой именно для того, чтобы найти ответы в отцовских документах! И ждут меня там лишь смерть и запустение! А во-вторых, кошмары – это полбеды. Раз уж ты апеллируешь к полковнику, не к ночи будь он помянут, то скажи-ка, что еще он мне тогда сказал? Или что мне сказал Павел?

Павел Постольский служил в жандармском и подчинялся все тому же безымянному полковнику. Вместе с Корсаковым он расследовал дела об исчезновении спиритов из особняка Ридигеров в Петербурге и убийстве в юнкерском училище. За несколько дней молодые люди успели не то чтобы подружиться, но как минимум стать хорошими приятелями.

Постольский навестил Владимира лишь один раз, перед возвращением в Петербург. Вид у молодого поручика был отстраненный, если не сказать больше. Когда Корсаков начал допытываться, в чем причина перемены, Павел первое время лишь отнекивался, но в конце все же уступил. Он рассказал все, что видел, пока сам Владимир лежал без сознания.

Когда убийца из Дмитриевского училища уже готов был прикончить лишившегося чувств Корсакова, на помощь тому пришел таинственный дух из Зазеркалья. Хотя… Можно ли назвать помощью жестокую казнь преступника, от которой кровь застыла в жилах Постольского? Сам Корсаков ничего из этого не помнил. Но больше его беспокоила подробность, которую Павел оставил напоследок. Дух из зеркала был точным двойником Владимира. Таким же, как тот, что приходил к нему в ночных кошмарах.

– Оно сидит где-то во мне! – Владимир стукнул кулаком в грудь. – Полковник прав! То существо, что я видел в доме Ридигеров, выделило меня не случайно. Его привлек мой дар. Что-то, что осталось у меня внутри после схватки в болгарской пещере. И ты хочешь, чтобы я притащил это домой?!

– Ну, броситься на выручку приятелю тебе это не мешает?

– Дмитрий мой друг, но с нашими тайнами он не связан. Мне нужно… Я даже не знаю, что сказать! Мне нужно понять, что я – это все еще я. Что из зеркала на меня не смотрит кто-то другой. Убедиться, что я не стал невольной дверью в наш мир для чего-то, чему здесь не место. Вот почему я еду во Владимир, а не домой. Доволен?!

– Буду доволен, когда ты вернешься в Корсакове и выяснишь, кто же пытался убить отца и нас, – отрезал Петр. – А до тех пор… Черт с тобой, поступай как знаешь!

5 мая 1881 года,

Нижегородская железная дорога

Путешествие поездом из Москвы в нижегородском направлении разительно отличалось от аналогичной поездки из Первопрестольной в Петербург, и Корсаков в полной мере прочувствовал это на себе. Взять, к примеру, вокзал! В столицах стоят красивейшие братья-близнецы работы Константина Тона, изящные дворцы с часовыми башенками. Внутри – паркет, зеркала и мрамор. Даже окрестности кое-как привели в порядок, не говоря уже о том, что вокзалы хотя бы находились в черте города. Нижегородское же направление мало того, что брало свое начало за Камер-Коллежским валом, так еще встречало незадачливых путников мрачной разрухой Рогожского предместья – но это была просто затравочка для начала.

И без того погруженный в прескверное расположение духа, Владимир мрачно взирал на убогонькое одноэтажное деревянное здание. По какому-то недоразумению этот сарай принадлежал одной из богатейших железных дорог, связывающей Москву с главной российской ярмаркой. Внутри царила невообразимая давка, пассажиры жались к дверям, ведущим на платформы, в ожидании разрешения садиться в вагоны. Корсаков, мрачно прищурившись, стоял посреди своих многочисленных баулов (хотя следует отдать должное – и в половину не столь объемных по сравнению с тем набором, что он привез в Москву) и пытался найти альтернативные проходы на перрон в обход шумной ароматной толпы, пока не увидел слегка облезлую табличку «Зала I класса». В этот момент часы, каким-то чудом встроенные в деревянное здание, пробили половину четвертого. Двери распахнулись, и пассажиры, словно прорвавшая дамбу бурная река, бросились на перрон, занимать места.