Потому что, конечно же, не нашел ничего, хотя искал до самой полуночи и сдался лишь тогда, когда совершенно изнемог; я, правда, был удовлетворен одним тем, что за вечер осмотрел больше, чем Ада сможет обыскать за весь завтрашний день, если даже будет заниматься только этим. Я уселся передохнуть в одно из мягких кресел, выстроившихся у стены комнаты, и тут меня посетила первая из моих галлюцинаций — я называю их так за неимением лучшего, более точного слова. Ибо я был весьма далек от сна, когда услышал звук, больше всего напоминавший шорох дыхания какого-то огромного зверя; очнувшись в тот же миг, я был уверен, что и сам дом, и скала, на которой он стоял, и море, плескавшееся о камни внизу, объединились в ритме дыхания, словно различные органы одного гигантского разумного существа. Я почувствовал себя так, как всегда чувствовал, глядя на картины некоторых современных художников, в частности Дейла Николса, для которых земля и контуры пейзажа представляли собой гигантских спящих мужчин или женщин; короче, я ощутил, что отдыхаю на груди, животе или лбу существа, настолько громадного, что всей огромности его я охватить разумом просто не мог.

Не помню, сколько длилась эта иллюзия. Я не переставал думать о вопросе Ады Марш: "Вы слышите?" Что она хотела этим сказать? Ибо определенно и дом, и скала были живыми и столь же беспокойными, как и море, что струилось к горизонту, на восток. Я долго ощущал эту иллюзию, сидя в кресле. Действительно ли дом вздрагивал, как будто бы вздыхая? Я верил в это — и в то же самое время приписывал это свойство какому-то дефекту в его конструкции и считал, что местные жители не хотят здесь работать как раз из-за его странных движений и звуков.

На третий день я прервал Аду на середине ее поисков.

— Что вы ищете, Ада? — спросил я.

Она смерила меня взглядом с величайшей выдержкой и, видимо, поняла, что я заставал ее за этим занятием и раньше.

— Ваш дядя искал то, что, может быть, и нашел, в конце концов, — совершенно искренне ответила она. — Мне это тоже интересно. И вы бы, возможно, заинтересовались, если бы знали. Вы похожи на нас — вы один из нас, из Маршей и Филлипсов, что были до вас.

— А что это такое?

— Записная книжка, дневник, бумаги… — Она пожала плечами. — Ваш дядя говорил о них со мной очень мало, но я знаю. Он уходил очень часто и надолго. Где он в это время был? Возможно, он достиг своей цели, ибо никогда не уходил по земной дороге…

— Быть может, я смогу их найти?

Она покачала головой:

— Вы знаете слишком мало. Вы — как… как посторонний.

— Вы мне расскажете?

— Нет. Кто говорит с тем, кто слишком молод, что бы понять? Нет, мистер Фпллппс, я ничего не скажу. Вы не готовы.

Я обиделся на это — я обиделся на нее. Но я не попросил ее уйти. Ее отношение было провокацией и вызовом, брошенным мне.

Два дня спустя я наткнулся на то, что искала Ада Марш.

Бумаги дяди Сильвана были спрятаны в том месте, где Ада искала в самом начале — за полкой курьезных оккультных книг. Но лежали они в тайном углублении, которое мне удалось случайно открыть лишь благодаря собственной неловкости. Там было нечто вроде дневника и множество разрозненных листков и просто клочков бумаги, покрытых крошечными буковками, в которых я признал почерк дяди. Я немедленно унес всю пачку к себе в комнату и заперся, как будто боялся, что именно в этот час, прямо посреди ночи за ними приедет Ада Марш. Это было полным абсурдом, ибо я не только нисколько не боялся ее, но меня притягивало к ней гораздо сильнее, чем я мог даже мечтать, когда встретил ее в первый раз.

Вне всякого сомнения, находка бумаг стала поворотным пунктом в моем существовании. Скажем так: первые двадцать один год были статичными и прошли в ожидании; первые дни в доме дяди Сильвана на побережье стали переходом от прежнего состояния к тому, что должно было наступить; поворот настал с моим открытием — и, конечно, чтением — дядиных бумаг.

Но что я мог понять по первому отрывку, попавшему мне на глаза?

Это было только начало. Со вторым отрывком дело обстояло не лучше:

Но в этой сокровищнице были не только дядины бумаги. Меня ждали и другие, еще более тревожные откровения. Например, письмо почтенного Джабеза Ловелла Филлипса неизвестному лицу, датированное более чем веком назад, в котором говорилось: