Что жалеть! хоронить теперь нужно.

Эка, батюшка, страшная даль!

Эко времечко!.. господи боже!

Как ни дорого бедному жить,

Умирать ему вдвое дороже:

На кладбище-то место купить,

Да попу, да на гроб, да на свечи…"

Говоря эти грустные речи,

До кладбища мы скоро дошли

И покойника в церковь внесли.

Много их там гуртом отпевалось,

Было тесно – и трудно дышалось.

Я ушел по кладбищу гулять;

Там одной незаметной могилы,

Где уснули великие силы,

Мне хотелось давно поискать.

Сделав даром три добрые круга,

Я у сторожа вздумал спросить.

Имя, званье, все признаки друга

Он заставил пять раз повторить

И сказал: "Нет, такого не знаю;

А, пожалуй, примету скажу,

Как искать: Ты ищи его с краю,

Перешедши вот эту межу,

И смотри: где кресты – там мещане,

Офицеры, простые дворяне;

Над чиновником больше плита,

Под плитой же бывает учитель,

А где нет ни плиты, ни креста,

Там, должно быть, и есть сочинитель".

За совет я спасибо сказал,

Но могилы в тот день не искал.

Я старуху знакомую встретил

И покойника с ней хоронил.

День, по-прежнему гнил и не светел,

Вместо града дождем нас мочил.

Средь могил, по мосткам деревянным

Довелось нам долгонько шагать.

Впереди, под навесом туманным,

Открывалась болотная гладь:

Ни жилья, ни травы, ни кусточка,

Всё мертво – только ветер свистит.

Вон виднеется черная точка:

Это сторож. "Скорее!" – кричит.

По танцующим жердочкам прямо

Мы направились с гробом туда.

Наконец вот и свежая яма,

И уж в ней по колено вода!

В эту воду мы гроб опустили,

Жидкой грязью его завалили,

И конец! Старушонка опять

Не могла пересилить досады:

"Ну, дождался, сердечный, отрады!

Что б уж, кажется, с мертвого взять?

Да господь, как захочет обидеть,

Так обидит: Вчера погорал,

А сегодня, изволите видеть,

Из огня прямо в воду попал!"

Я взглянул на нее – и заметил,

Что старухе-то жаль бедняка:

Бровь одну поводило слегка…

Я немым ей поклоном ответил

И ушел.. Я доволен собой,

Я недаром на улицу вышел:

Я хандру разогнал и смешной

Каламбур на кладбище услышал,

Подготовленный жизнью самой…

27 декабря 1858

Ветер что-то удушлив не в меру,

В нем зловещая нота звучит,

Всё холеру – холеру – холеру -

Тиф и всякую немочь сулит!

Все больны, торжествует аптека

И варит свои зелья гуртом;

В целом городе нет человека,

В ком бы желчь не кипела ключом;

Муж, супругою страстно любимый,

В этот день не понравится ей,

И преступник, сегодня судимый,

Вдвое больше получит плетей.

Всюду встретишь жестокую сцену,-

Полицейский, не в меру сердит,

Тесаком, как в гранитную стену,

В спину бедного Ваньки стучит.

Чу! визгливые стоны собаки!

Вот сильней,- видно, треснули вновь…

Стали греться – догрелись до драки

Два калашника… хохот – и кровь!

Под жестокой рукой человека

Чуть жива, безобразно тоща,

Надрывается лошадь-калека,

Непосильную ношу влача.

Вот она зашаталась и стала.

"Ну!"- погонщик полено схватил

(Показалось кнута ему мало) -

И уж бил ее, бил ее, бил!

Ноги как-то расставив широко,

Вся дымясь, оседая назад,

Лошадь только вздыхала глубоко

И глядела… ( так люди глядят,

Покоряясь неправым нападкам).

Он опять: по спине, по бокам,

И вперед забежав, по лопаткам

И по плачущим, кротким глазам!

Всё напрасно. Клячонка стояла,

Полосатая вся от кнута,

Лишь на каждый удар отвечала

Равномерным движеньем хвоста.

Это праздных прохожих смешило,