— Отлично. — Лицом мне удалось не дрогнуть.

— И еще, Чарли, у меня для тебя сюрприз. Надеюсь, тебе понравится. Я позвонила викарию твоей родной деревни — отсюда до нее, может, миль сорок, — и он сначала как бы сомневался насчет твоей церковной посещаемости: сказал, что не помнит тебя на службе с самой конфирмации тридцать лет назад, но я сказала ему, что архиепископ официально записал тебя «англиканцем», да и в конце он сам пришел в себя и сказал: ладно, суну голову в петлю.

— Так и сказал?

— Ну… нет, он сказал что-то грустное и безропотное на латыни, а может, и по-гречески, но сразу было ясно — это он и имеет в виду.

— Ну да, ну да, — пробормотал я. Много бы я дал, чтобы услышать эту латынь или этот греческий, ибо викарий наш — записной острословец.

— Ой, и еще он спросил, как насчет шафера, и я сказала, ох ёлки, а он сказал, что уговорит твоего брата лорда Маккабрея. Как это мило, правда?

— Довольно-таки, — тяжко выдохнул я.

— Ты же не сердишься, правда, Чарли? Правда? Ой, и еще он не сможет собрать хор утром среди недели и очень по этому поводу извиняется. Ты же не будешь сильно возражать?

— Я снесу это мужественно.

— Ах, но у его жены есть целая артель подруг, которые поют Баха, и я ему сказала, что здорово.

— Великолепно. — Наконец-то я сказал что-то искренне.

— А органист будет играть «Паства, пасись спокойно» до начала церемонии, а когда мы будем выходить — «Amanti Costanti» из «Le Nozze de Figaro». [23] Как тебе такое?

— Иоанна, ты блистательна, я люблю тебя чрезмерно, я должен был жениться на тебе много лет назад. — Я едва ли не был чистосердечен в этой части.

После чего она пришла и устроилась у меня на коленях, и мы изрядное время тыкались друг в друга носами и жевали друг другу лица, бормоча милые безделицы и так далее. До какого-то предела это даже приятно, а потом мужской половине скетча становится чувствительно, не так ли?

Иоанна сказала, что хочет пораньше лечь, а сэндвичи закажет в номер, куда я ее и сопроводил, как только смог встать.

— Самое время, — сообщило мне по пути лицо горничной.

Вернувшись к себе, я устало рухнул в кресло и снял телефонную трубку.

— Обслуживание номеров? — спросил я. — Сколько у вас в отеле устриц?

УСЛОВЛЕННОЕ ЗАРАНЕЕ, как пишут в газетах, бракосочетание имело, как пишут в газетах, место на следующий день в полдень. Викарий проповедовал зрело и кратко, дамская вокальная артель пела Баха, как петушки-ангелочки, орган под пальцами органиста рыдал, как после луковицы Крафт-Эбинга [24] (простите), и, само собой, от братца меня чуть не вырвало. Тот факт, что его парадный наряд для утренних приемов был явным делом рук этого гения с Корк-стрит, а мою визитку взяли напрокат в Кендале у той фирмы, что некогда изготовила пару гетр для герцога Кембриджского, не имел никакого отношения к моему отвращению. Все дело в братцевом пафосе.

После церемонии, дабы наверняка удостовериться, что он окончательно загубил мне день, братец мой отвел меня в сторону и осведомился — с бесконечным тактом, — уверен ли я, что могу и впрямь позволить себе содержание жены, настолько хорошо одетой, и не может ли он мне здесь чем-либо поспоспешествовать. Спрашивая, он окидывал сострадательным взглядом мою мнимую визитку, коя морщила в плечах.

— О да, мне кажется, я справлюсь, Робин, но спасибо, что предложил.

— Значит, она, должно быть, и есть реликт Милтона К. Крампфа, который не так давно скончался при странных обстоятельствах, э?

— Предполагаю, так его и звали. А что?

— Ничего-ничего, мой дорогой мальчик, совершенно ничего. Но прошу тебя — всегда помни, что здесь у тебя есть дом, хорошо?

— Спасибо, Робин, — ответил я, мысленно скрежеща зубами. Ну почему у такого славного малого, как я, должен быть эдакий брат?

Потом ему приспичило тащить всех нас в «Зал» пить шампанское и все такое, но тут уж я воспротивился решительно: мне и так уже сегодня досталось, обнажать ягодицы для новых шпицрутенов было не с руки. Так он, глядишь, и жену свою отомкнет, где бы он там ее, будто в «Джейн Эйр», [25] ни держал. Бррр, подумал я.