Внешне, однако, все выглядело радужно и благопристойно. В каждый очередной свой приезд Ирена, а наведывалась она в большой дом как минимум раз в неделю, иногда оставаясь и на ночь, почти что и не отходила от Машеньки. Расспрашивала о жизни, давала подробные и не очень нужные Машеньке советы по поводу одежды и магазинов, и все это почти что с подобострастной, угодливо-заискивающей улыбкой. Шпилек и колкостей в Машин адрес она не допускала, поэтому отшить ее было бы невежливо. Иногда Ирена демонстративно и подолгу смотрела на Машу с напускным сочувствием, но причину объяснять отказывалась, только нарочито глубоко вздыхала. Если поблизости случался Миша, то он отгонял Ирену прочь от Машеньки, причем бывал при этом груб и лапидарен. Но Ирена никогда на него не обижалась, только разводила руками, словно говорила Маше: «Вот видишь, как со мной обращаются? И за что?» Тогда Маше становилось ее жаль и стыдно за Мишу, хотя Ирена чем дальше, тем больше становилась ей неприятна.

Все случилось за неделю до свадьбы. В дом уже несколько дней как полноправной хозяйкой въехала предвещающая праздник суета, поднятая в основном женской половиной населения. Втянулся в хлопоты и Фома, как советчик и независимый эксперт. Советы он давал на удивление толковые и потому чаще всего дамами отвергаемые. Тата колдовала над меню, доводя до белого каления приглашенных поваров, пытавшихся как-то обуздать ее застольную фантазию и доказывавших, что рагу из крокодила хоть и экзотично, но все же уступает по вкусовым качествам правильно приготовленному молочному поросенку. В конце концов кулинарным чародеям удавалось ее убедить, но тут Тата переходила к следующему блюду, и песня начиналась сначала. Рита тем временем доставала флегматичного старичка садовника и двух подсобных работяг, нанятых ему в помощь для обустройства двора, даже Сашка подключила, заставила выбирать цвета для тентов и рисовать на бумажке расположение гирлянд. Единственно спокойными в эти суматошные дни оставались сами будущие новобрачные. И немудрено. Ведь для них грядущее свадебное торжество имело совсем другой смысл. Хотя и для каждого свой.

Ян, понимая, что в такое время запросто от домочадцев и их забот отмахнуться не сможет, спасался бегством вместе с Мишей, пребывая главным образом в городской конторе. Иначе никак нельзя было отделаться от Леры, которой казалось, что парадный черный костюм все как-то не так на нем сидит, а из дюжины галстуков ни один не подходит по цвету. Как разумную альтернативу, Ян предложил ей выбрать галстук того же цвета, что и костюм, на что Лера, в силу природной своей уравновешенности, резких слов, конечно, не сказала, но вся гамма чувств в этот момент однозначно отобразилась на ее личике. Маша в отличие от Янека возможности потихоньку смыться не имела, поскольку по жаркому июльскому времени уже и экзамены остались в прошлом. А потому каждый день, начиная с раннего утра, ее дергали и тормошили, то заставляя в сотый раз примерять платье, заказанное не где-нибудь, а у самого Юдашкина, то требуя ее немедленного мнения по поводу букета, торта и цвета лимузина.

И разумеется, Ирена не пожелала оставаться в стороне. Она приезжала из города каждый божий день, привозила с собой визажиста или парикмахера, коробки духов и ворох модных журналов. Вообще вела себя как задушевная и ближайшая подружка невесты. Маша ее безропотно терпела, считая непорядочным высказывать неприязнь в ответ на столь нешуточные хлопоты. К тому же Машеньке определенно казалось, что Ирена хочет сказать ей что-то очень важное и что она это вот-вот скажет.

До свадьбы, как и было упомянуто ранее, оставалась ровно неделя. Была суббота, а значит, все домашние собрались в большом доме. Не потому, что, подобно иудеям, почитали этот день, а просто такой обычай существовал в семье по выходным. Конечно же, приехала и Ирена. К Машеньке она особенно не липла, намеков и больших глаз не делала, может, угомонилась, а может, и побаивалась присутствия в доме Миши.

Около полуночи родственники хозяина стали расходиться на покой, и Машенька, уставшая за день, последовала их примеру. Янек проводил ее до спальни, подождал, пока Маша выйдет из ванной и уляжется, но сам ложиться не стал. Только крепко поцеловал и сказал, что должен еще поработать с Максом и Мишей. Маша нисколько не удивилась, такое периодически случалось и раньше, видимо, ночные совещания давали единственную возможность спокойно обсудить дела без суеты и посторонних ушей. Ее только всегда забавляло то обстоятельство, что, уходя по ночам, Янек всегда запирал за собой дверь спальни на ключ. Не столь уж великое она сокровище, чтобы ревностно опасаться за его сохранность. Хотя, возможно, Янек всего лишь не хотел, чтобы Машенька отправилась его проведать на этом импровизированном заседании среди ночи и, таким образом, услышала бы что-то, что знать ей не полагалось или могло огорчить. Подобная заботливость ее трогала, но, с другой стороны, что страшного и криминального может быть в строительном бизнесе? А если и есть что-то, то у кого из бизнесменов сейчас нет проблем либо с «крышей», либо с налоговым управлением? Впрочем, Янек, конечно, прав: о чем не знаешь, о том и голова болеть не станет.

Среди ночи Машу разбудил равномерный и глухой стук. Стучали в раму окна, плотно закрытого из-за работающего кондиционера. Часть дома, которую занимали единственно Янек и Маша, находилась на первом этаже, в стороне, противоположной холлу и общим залам. Тот, кто сейчас стучал в окно, расположение комнат этой части особняка, несомненно, знал. Значит, стучал кто-то из своих. Потому Маша не стала пугаться, а попросту встала и подошла к окошку. Садовый фонарь светил хоть сбоку и издалека, однако силы его хватило, чтобы Машенька разглядела приставленную к подоконнику стремянку, а на стремянке – Ирену. Из-за двойного звуконепроницаемого стекла ничего слышно не было, и потому пришлось повернуть ручку и открыть.

– Тсс! – сразу же, как только открылось окно, зашипела, словно заправская змея, Ирена. Приложила палец к сведенным бантиком губам, потом громовым шепотом заговорила с Машей: – Лезь вниз. Ко мне. Лезь, не пожалеешь. Только тихо... Я тебе такое покажу-у! Не будешь знать, как после отдариться.

Машенька сначала ее не поняла, потом решила возмутиться, потом передумала. А Ирена все призывно махала со стремянки рукой, повторяя одно и то же: «Ну же, ну! Ну лезь же! Ну!», и при этом опасливо озиралась кругом, рискуя упасть со ступеньки и свернуть себе шею. И Маша полезла, в последний момент все же догадавшись схватить с прикроватной скамеечки теплый велюровый халат Янека. Зачем поддалась Ирене, она не могла до конца объяснить, оправдывая себя то любопытством, то тревогой за любимого человека. Но вернее всего, как обычно, спасовала перед чужой бесцеремонностью и напором.

Сначала на сырую ночную траву полетели плюшевые, расшитые золотой ниткой домашние туфли, потом сама Маша осторожно вылезла на стремянку. Ирена помогла ей спуститься вниз. Потащила за руку вдоль стены, к южному торцу дома, выходящему на глухую каменную ограду, за которой заканчивался, собственно, и весь поселок. Маша послушно позволила себя вести, но то и дело оглядывалась назад, не понимая, что им может быть нужно у окраинного забора, когда кабинет Янека находится как раз в противоположной стороне. Что ночная вылазка некоторым образом связана с ее дорогим и единственным, Маша не сомневалась.