Шрифт:
Мокин оттолкнул Тищенко, вошёл в клеть:
— Мать моя вся в саже! Да её ж пальцем пропереть можно! Ты что ж, гнида, и на досках экономил, а?
Он повернулся к Тищенко. Тот отпрянул в тьму.
— Чо пятишься, лысый чёрт! А ну иди сюда!
Чёрная куртка Мокина угрожающе заскрипела. Он схватил Тищенко, втащил в клеть:
— Полюбуйся на свою работу!
Председатель засопел, забился в угол.
Кедрин ещё раз пнул стенку. Кусок нижней доски с хрустом отлетел в сторону. В тёмном проёме среди земли и червячков крысиного помёта что-то белело. Кедрин нагнулся и вытащил аккуратно сложенный вчетверо кусочек бумаги. Мокин подошёл к нему. Секретарь расправил листок. Он был влажный и остро пах крысами.
В середине теснились частые строчки:
Сумерки отмечены прохладой, Как печатью — уголок листка. На сухие руки яблонь сада Напоролись грудью облака. Ветер. Капля. Косточка в стакане. Непросохший слепок тишины. Клавиши, уставши от касаний, С головой в себя погружены. Их не тронуть больше. Не пригубить Белый мозг. Холодный рафинад. Слитки переплавленных прелюдий Из травы осколками горят.По мере того как входили в Кедрина расплывшиеся слова, лицо его вытягивалось и серело. Мокин напряжённо следил за ним, непонимающе шаря глазами по строчкам.
Кедрин перечитал ещё раз и посмотрел на Тищенко. Лицо секретаря стало непомерно узким. На побелевшем лбу выступила испарина. Не сводя широко раскрытых глаз с председателя, он дрожащими руками скомкал листок. Тищенко, белый как полотно, с открытым ртом и пляшущим подбородком, двинулся к нему из угла, умоляюще прижав руки к груди. Кедрин размахнулся и со всего маха ударил его кулаком в лицо. Председатель раскинул руки и шумно полетел на пол — под грязные сапоги подскочившего начальника районного ГБ.
Мокин бил быстро, сильно и точно; фуражка слетела с его головы, огненный чуб рассыпался по лбу.
— Хы бля! Хы бля! Хы бля!
Тищенко стонал, вскрикивал, закрывался руками, пытался ползти в угол, но везде его доставали эти косолапые, проворные сапоги, с хряском врезающиеся в живот, в грудь, в лицо.
Кедрин горящими глазами следил за избиением, тряс побелевшим кулаком:
— Так его, Петь, так его, гада…
Вскоре председатель уже не кричал и не стонал, а, свернувшись кренделем, тяжело пыхтел, хлюпал разбитым ртом.
Напоследок Мокин отскочил к дверце, разбежался и изо всех сил пнул его в ватный живот. Тищенко ухнул, отлетел к стене и, стукнувшись головой о гнилые доски, затих.
Мокин прислонился к косяку, тяжело дыша. Лицо его раскраснелось, янтарный чуб приклеился к потному лбу:
— Все, Михалыч, уделал падлу…
Кедрин молча хлопнул его по плечу. Мокин зло рассмеялся, провёл рукой по лицу:
— Порядок у него! Для порядку! Сссука…
Секретарь достал «Беломор», щёлкнул по дну, протянул Мокину. Тот схватил вылезшую папиросу, громко продул, сунул в зубы. Чиркнув спичкой, Кедрин поджёг скомканный листок, поднёс Мокину. Тот прикурил, порывисто склонившись:
— А ты, Михалыч?
— Не хочу. Накурился, — сдержанно улыбнулся секретарь, бросил горящий листок на сломанные доски и вытянул из кармана смятый вымпел.
— Образцовое хозяйство! — Мокин икнул и отрывисто захохотал.
Секретарь брезгливо тряхнул шёлковый треугольник, что-то пробормотал и осторожно положил его на горящий листок. Шёлк скорчился, стал прорастать жадными язычками.
Кедрин осторожно придвинул доски к проломленной стене. Пламя скользнуло по грязному дереву, заколебалось, неторопливо потянулось вверх. Доски затрещали.
Мокин улыбнулся, шумно выпустил дым:
— Ишь. Горит…
— Что ж ты хочешь, имеет право, — отозвался Кедрин.
— Имеет, а как же. — Мокин нагнулся ища свалившуюся фуражку. Она, грязная, истоптанная, валялась возле ноги мертвеца.
— Фу-ты, ёб твою… — Мокин брезгливо приподнял её двумя пальцами. — Вишь, сам же и затоптал. Ну не мудило я?
Кедрин посмотрел на фуражку, покачал головой:
— Даааа. Разошёлся ты. Чуть голову не потерял.
— Голову — ладно! Новая отрастёт! — Мокин засмеялся. — А эту больше не оденешь. Вишь! Вся в говне. Не стирать же…
— Это точно.
Мокин взял фуражку за козырёк, помахал ею:
— Придётся, Михалыч, тут оставить. Жмурикам на память.
Он шагнул к мертвецу, с размаха нахлобучил фуражку ему на голову:
— Носи на здоровье!
Две доски над проломом уже занялись — неяркое, голубоватое пламя торопливо ползло по ним. Клеть наполнялась дымом. Он повисал под грубым потолком мутными, вяло шевелящимися волокнами.
Секретарь сунул руки в карманы:
— Ну что, пошли?
— Идем, — ответил Мокин, отмахиваясь от дыма. — А то уж глаза щипет. Как в бане. Доски-то сырые. — Он вышел в коридор, поднял лежащий возле двери макет. Кедрин шагнул вслед за ним, но на пороге оглянулся, посмотрел на мертвеца. Он сидел в той же позе — раскинув ноги, выпятив распухший зеленый живот. Из-под косо нахлобученной фуражки торчали грязные волосы. Дым плавал возле лица, оживляя его заячьи черты. Кедрину показалось, что мертвец скупо плачет и, тужась, давясь мужскими слезами, мелко трясёт лохматой бородой.