— Сволочь, — Ив погрозила кулаком ночной темноте. — Как был дерьмом подлым при жизни, так и остался, когда подох!

Женщина была крайне раздосадована тем, что так бездарно, ничего толком не выяснив, лишилась алмаза. Слова Нагуда для Ив ничего не значили, она даже приблизительно не могла взять в толк, как может распорядиться столь скромными сведениями и с чем их связать. Что еще за цветок? Ив ничего не понимала в растениях и разве что розу могла кое-как отличить от чертополоха, но и только. Было от чего расстроиться. Ах, подумала женщина, будь я моложе, когда мне мир казалось по колено, разве позволила бы этому уроду оставить меня ни с чем?..

Увы, теперь можно было сколько угодно злиться обижаться на самое себя — единственный шанс узнать правду оказался безнадежно и безвозвратно упущен.

Как же она была красива!.. Треворус никогда не сомневался в том, что это нежное, капризное, прихотливое, изящное, изысканное, ни на что в мире не похожее создание — именно «она», и не было женщины, способной с нею сравниться.

Как женщина, она была жестока и заставляла его сердце томиться мучительным, сладостным ожиданием, отказываясь являться во всем своем неповторимом совершенстве. Десять зим он ждал этого чуда, иногда отчаиваясь и почти теряя надежду. Десять бесконечных зим ради повторения той единственной в его жизни ночи, когда он был абсолютно счастлив рядом с Нею, очарованный и потрясенный. Он знал, что очень скоро это произойдет снова, и Она доверчиво, неторопливо раскроется перед ним, для него и только ради него, даруя высшее счастье и вознося его душу к вершинам наслаждения, столь немыслимого, столь полного, что ради этого можно вытерпеть и пережить любые страдания и не бояться умереть.

Десять лет назад она покорила его сердце и заполнила одною собой без остатка.

Он помнил, как ее преподнесли ему в дар, такую маленькую, хрупкую, едва живую. Крошечный бледный росток, тоненький и беззащитный, которому нелегко было прижиться в чужой земле, этому чаду непроходимых джунглей Черных Королевств, обошедшемуся Треворусу в целое состояние. Нежная крошка уже тогда отличалась суровым нравом. К ней нельзя было прикасаться, ибо она источала смертоносный яд, мгновенно убивающий неосторожного безумца, посмевшего посягнуть на ее девственную чистоту. Она сжималась и замирала от громких звуков и яркого света, предпочитая жаркий влажный сумрак, сходный с тем, в котором она родилась, и не любила посторонних любопытных взглядов, начиная извиваться всеми своими отросточками и листиками, если долго смотреть на нее. Треворус знал и сразу чувствовал, когда она больна, обижена или просто не в настроении. Он неустанно ухаживал за нею, кормил и оберегал, привязываясь к ней всё сильнее.

Его жена ревновала и плакала, подозревая, что у него, тогда еще не короля, а наследного принца, есть другая женщина, хотя и не находила ни единого подтверждения своим подозрениям.

Потом умер старый король Аргоса, и Треворус, единственный наследник, взошел на престол, но это его совершенно не радовало. Он был вынужден исполнять свой долг, но при каждой возможности спешил в дальнюю часть оранжереи, чтобы там отдохнуть душой.

Пять зим ничего не происходило, но терпение Треворуса казалось неиссякаемым.

В ту ночь жена сообщила ему, что беременна. «Я знаю, дорогая, — не открывая глаз и рассеянно улыбнувшись, ответил он, — я знаю!» Он обнял ее и прижал к себе, шепча слова любви и благодарности, но на самом деле они предназначались той, другой, которую обнять было нельзя. Ибо в ту же ночь она изменилась тоже, выбросив длинную стрелку, на конце котором виднелась крошечная завязь будущего чуда.

Его предупреждали, что именно в этот период она становится еще более опасной и способной источать ядовитые миазмы, которые нельзя ощутить обонянием, но они не менее смертельны, чем ее сок и маленькие шипы на стебле, только убивают не сразу. И чем ближе к моменту цветения, тем сильнее и убийственнее испарения странной росы, появляющейся на ее листьях на закате солнца. Самый воздух вокруг нее становится отравленным, наполняя собой всё вокруг, всюду проникая и заставляя людей погибать. Сам Треворус этого не боялся, ведь он настолько привык быть рядом с нею, что они стали почти единым целым.

Жена его, красавица-королева, плохо переносила беременность и почти не вставала с постели. Она безобразно расплылась и стала просто огромной. Ее нежная кожа покрылась уродливыми коричневыми пятнами, и она всё время жаловалась на то, что ей не хватает воздуха, и ее словно что-то душит. Придворные лекари уверяли, что всё это совершенно нормально и бывает со многими женщинами, как и частые обмороки. Они успокаивали Треворуса, не подозревая о том, что он куда больше озабочен тою, другой, которая была совершенно безмолвна и не жаловалась ни на что.

Королева плакала и говорила, что боится умереть. Он бросал рассеянный взгляд на ее огромный живот и бормотал о том, будто ее страхи беспочвенны — она молода, сильна и здорова, так что достойно должна перенести то, через что проходят все женщины, не замечая, как силы ее тают, здоровье покидает ее, а возраст становится невозможно определить по измученному, худому, почти страшному лицу.

Когда настал срок, и нечеловеческие крики несчастной женщины огласили дворец, он был рядом… но не с нею. Треворус стоял на коленях в оранжерее, не сводя глаз с распускающегося цветка, который раскрывался перед ним; очарованный истинным совершенством, король едва мог дышать от волнения, слезы счастья струились по его потрясенному, спящему лицу.

Королева истекала кровью и безмерно страдала двое суток. То, что пыталось пробиться на свет изнутри нее, беспощадно разрывало живую плоть. Она настолько обессилела под конец, что уже не могла кричать, и только закусывала почерневшие губы, обезумев от своих бесконечных мучений.

Увы, даже Смерть оказалась настолько немилосердна к несчастной королеве Аргоса, что замедлила явиться за нею, а позволила увидеть чудовищный плод, который появился на свет, и лишь после этого душа женщины покинула измученное тело, а в ее угасших глазах застыли ужас и отчаяние.