Шрифт:
– О, как надоели... Оболтусы оба.
– А ты чего ждала?
– А ну их к черту. Лишняя тысяча, ну две. Оказывается, Анкудинов прав был.
– Ну, тот с другой точки зрения. Ирочка, к чему так волноваться?
– Да какое же это объединение? Или забыла? Привлечение людей искусства и науки с целью...
– Знаю, знаю. А ты-то чего грустишь, голубка?
– Ты это верно, Валя. Виктор, вот что...
– Это что он там, гарем?..
– Валя, поцелуй. Вот так. Мучает он меня, Виктор. Когда нет его - хорошо. Скажут что про него - тоска в душу. Когда я с ним в эту Индию ездила, я не я была. Всю он меня исковеркал. Думаешь, я как теперь веселая была? Забыть хочу! Забыть! Забыть! А мне о нем рассказывают... небылицы.
– Почему небылицы? Это вероятно. Ты сама...
– Что сама? Молчи!
– Ирочка, милая, нас услышат. Не плачь.
– Не плачу. Стану я плакать! А что?.. Поедем, посмотрим, какой такой гарем Виктор устроил.
– Ах, Ирочка. Конечно, конечно. Вот занятно. А ты с ним в хороших отношениях? Он, говорят...
Говорили-шептали обе, прислушивались, как там, в столовой, кричат-говорят.
– Туда пойдем. К литераторам.
– Ну!
Через гостиную проходя, не заметили двух женщин. Те таились во тьме. На диванчике сидели, прижимались. Дрожали. То были Юлия и Зоя.
Видели тьму. Молчали. Следили ход тех двух женщин, прошедших мимо, Ирочки и Вали.
Зоя Юлии сказала тихо:
– Он мой. Теперь он мой.
Долго молчала Юлия. И сказала еще Зоя:
– Сестра, ты слышишь?
– Да. Но почему он твой? Все это противно, что я о нем слышу. Не сегодня только. И я отвернулась. Навсегда отвернулась. Его нет больше. А ты... Это каприз - то, что говоришь. Даже не каприз, но желание помучить себя ли, меня ли... Да и вся ты не настоящая. Сломанная душа твоя. Что ж. Многих жизнь ломает. Плакать нужно. А ты гримасничаешь. Вот и сейчас. Забыть. Отойти. Казнить не надо; он сам себя казнил. Его нет больше. Нет больше Виктора.
Говорила, слова-камни безжизненные роняла в темную пустоту. Незвучные падали.
– Это для тебя что ли нет Виктора? Больше нет его? Нигде? Подожди. Он есть. Хотя бы для меня существует. И для искусства. Для меня. Да. Мало?
– Тише, Зоя.
Сказала, как вздохнула. Холодною рукою руки Зои коснулась.
– Пойдем.
И шатались. И под руку вела Юлию сестра. В столовой уже прощался докладчик. И другие еще.
XV
Зонтом постучав в дверь, ответа не дожидаясь, вбежала Зоя к Юлии.
– А! Это кто у тебя? Узнаю. Товарищ Павел?
– Это я, точно. Здравствуйте.
– Ну, мешать вам не стану.
Взобралась на диван. Ноги поджала, шляпы не сняла, зонтом светлым кружевным, растрепанным била по подушке, перевертывая страницы журнала.
– ...Но все-таки, вам, может быть, лучше не ехать. Подумайте.
– Что вы, Юлия Львовна.
– ...И потом, ваш характер... ну и вы, как они, не сдержитесь и только ухудшите положение и отца, и брата.
– ...Насчет этого что же говорить. Решено. А вот вы попамятуйте, что про здешнее мы говорили сейчас.
– Как же, как же, Павел Вячеславич. И большое вам спасибо.
– Ну, к чему же-с! Счастливо оставаться.
– Уже? Посидите.
– Нет-с. Время. А ежели письма, либо что, так к завтрашнему полудню.
– Хорошо. Скажу. До свидания.
– Простите.
Кланялся низко. Юлии руку жал, потом Зое. Та, с дивана не поднимаясь, поклонившись чуть, руку протянула. Оглядел ее ласковым взором тихим. Словно монашек юный, зла жизни не целовавший. И на зонтик ее кружевной поглядел улыбчиво, на светлый, весело качающийся в белых пальцах женских. У двери с гвоздя снял поддевку синего сукна, чинно надел. Еще и еще поклон низкий. На пороге кудрями тряхнул, в правой руке картуз держа.
Вдвоем остались сестры. Зоя сказала:
– Ну!
– Да. Это люди! На Урал завтра едет. К отцу, к брату. В ссылку. И радостен.
Ходила по комнате Юлия. На сестру не взглядывала.
– Юлия! Я к нему ехать решила, туда.
Та удивленным взором ловила взор Зои убегающий.
– Куда? К кому?
– Не притворяйся, Юлия. Я говорю о Викторе.
Книжку журнала на пол уронив, била размерно зонтом в подушку дивана. Юлия, перед сестрой стоя, стройная, почти высокая перед маленькой пышноволосой, сказала, и спокойно было лицо как всегда бледное, и спокойным был голос грудной, сильный:
– Да. Нужно тебе сказать. Позавчера мы были у этого Власа. Павел Вячеславич сейчас мне раскрыл глаза на многое. Влас не актер и не издатель. В лучшем случае он анархист... из нежелательных, знаешь... в худшем - провокатор. Связи у него с Парижем и с Лондоном. Оттуда ли деньги, неизвестно. Деньги - они круглые, Павел говорит. Ах, молодец этот Павел! Но не к тому. Позавчерашняя эта ассамблея - здесь разработанный план, организация. Хотят запутать в два-три года чуть не всю видную интеллигенцию Москвы, потом в Петербург перекочуют. Замысел таков: квартира Власа - открытый дом; там еженедельно рефераты, там писатели, артисты, военщина даже; там толчется молодежь. Но там же укрываются в трудные минуты самые некрепкие из партии, самые гонимые, накануне капкана. Чуть что - сейчас сотня имен, записок, адресов; и все люди известные в ином смысле. Или квартира вне подозрений, или запутаны чужие. Если хоть год продержится - сплетут паутину, в которой должны запутаться и пауки, и мухи. Такова .идея. Павел недолго у меня. Но документы. Павел предостерегает. Похоже, говорит, на провокацию. В их расчетах теперь с корнем... И потом кое-что из прошлого этого Власа...