…Когда высоко-высоко над искусственными облаками разошлась твердь и толща вод наконец свалилась на этот противозаконный город, некий старик, сидящий на главной площади в ожидании конца, успел прошептать: «Гений, истинный гений! Нет, не гений, — бог!»

Теперь он вернулся и смотрел на учителя, отмечая на нем знаки прожитого. Тот сильно сгорбился, совсем поседел, глаза слезились, но в них все еще плескался неземной золотистый свет.

— Я не обладаю природой Будды, — печально проговорил Сунь. — А ведь я внимал словам самого Просветленного… Не могу понять, что произошло. Сижу здесь, в пещере, думаю. Я беседовал с сотнями учителей десятков сект, но ни один не смог принести покой моей душе.

— Потому что душе это приносит не покой, а забвение.

— Ты-то откуда знаешь, Кот? Я держал истину в руках, но упустил ее.

— А я видел Истину.

— Ты о Человеке, про Которого рассказывают в Ветвях? Которому ты теперь служишь? Я не понимаю… И не пойму, наверное…

— На Нем держится Древо, шифу.

Сунь не отвечал. Молчание, подобно древнему пыльному гобелену повисло над ними, подавляя дряхлым величием. Варнава почтительно ждал, что скажет учитель. Тот перевел разговор.

— Расскажи мне, что с тобой случилось.

— Учитель, я опять убил. Продленного.

— Ты воин, Мао. Я делал из тебя воина, и ты воин. Воины всегда убивают врагов. Ты убил многих.

— Мне больше нельзя убивать.

Убийство девушки-собаки тяготило Варнаву. Он страдал от невозможности исповедовать этот грех — его духовник, которого он в свое время тщательно выбирал, а потом долго и серьезно беседовал с ним, канул в небытие вместе с Ветвью. Конечно, он остался в Стволе, да и в других Ветвях были его Тени, но для Варнавы стал недоступен. Чувствовалось, что в последние годы этот ветхий, но очень светлый батюшка с трудом нес тайну ТАКОЙ исповеди. Однако держался, Варнава в нем не ошибся. Вообще-то, раньше он исповедовался Продленным, среди которых были и священники, и даже несколько епископов, но с некоторых пор предпочитал духовного отца из Кратких.

— Ты не к тому пришел за утешением, Мао, — сказал вдруг Сунь, и Варнава в который раз удивился его нечеловеческой проницательности.

— Я пришел за помощью, учитель, — смиренно ответил он. — На меня напали, разрушили мою обитель, меня ищут.

В нескольких словах он пересказал свою новейшую историю, удивительная обезьяна внимала молча. Лишь что-то вроде усмешки пробежало по мохнатой морде, когда речь зашла о хозяйке харчевни. Но рассказ о гробнице, по видимости, потряс его. Он вскинул голову и пронзительно воззрился на Варнаву:

— Там нет гробницы, — напряженно бросил он.

— Это была ваша гробница, учитель. Сначала я сильно опечалился и зажег поминальные палочки, но потом понял, что вы живы, и решил, что это ваша шутка.

— Это не шутка, — мрачно произнес Сунь, задумчиво почесывая щеку. — Там была харчевня, а не гробница. Продолжай…

Варнава закончил рассказ и ждал реакции. Ее не последовало:

— Прости старую глупую обезьяну, Мао, совсем забывшую о правилах вежливости. Я не предложил тебе чая. Сейчас я исправлю свою постыдную ошибку.

Он резко хлопнул два раза в ладоши, из темного угла пещеры, как из небытия, возникла дама, которую Варнава сразу узнал — хозяйка харчевни. И сейчас на ней был золотистый халат, в высокой прическе посверкивали драгоценные заколки, а щеки украшали два правильных пунцовых круга. Но лицо ее уже не выражало откровенного высокомерия, как в харчевне — в присутствии Суня оно было вполне смиренным, и лишь в углах яркого рта угадывалась потаенная улыбка. Здесь, в пещере, в ней сильно проступало обезьяне начало, казалось, под богатыми одеждами скрывалась мягкая шерстка. Но и женственность, до сих пор скованная и таимая, теперь выступала лукаво и явно. Чувствовалось: здесь ее дом, который она любит. Рыжая растрепанная девица с чайным подносом семенила за ней. Глаза скромно опустила, но было видно, что едва сдерживает смех.

— Я прошу простить меня, мой господин, за то, что оставила вас столь стремительно. Моя невежливость непростительна. Но я получила приказ своего господина привести вас к нему и не посмела ослушаться. Прошу вас не гневаться.

Она низко склонилась перед ним, ее примеру последовала и молодая лисица, чуть не уронившая при этом поднос.

— Я не смею гневаться на вас, госпожа, поскольку вы выполняли приказ моего достопочтенного учителя, — произнес Варнава, вставая и тоже кланяясь, впрочем, не столь низко.

Сунь смотрел на эту сцену, откровенно ухмыляясь. Девушка пододвинула к собеседникам лаковый столик, поставила на него поднос со старинными керамическими чашками, чайником и коробочкой с маленьким печеньем, после чего обе женщины неслышно удалились.

— Ее зовут госпожа Оуян, — сказал Сунь, налив чая сначала Варнаве, потом себе, и сделав неторопливый глоток. — Она дочь Белой обезьяны и жены одного генерала Империи Тан. Генерал убил оборотня, похитившего его жену, но та уже была беременна. Она умерла от родов, он же дал ее дочери свою фамилию и воспитал настоящей дамой. Но после его смерти обезьянье взяло верх, и она удрала в леса. Там я ее нашел.