— Чем я могу тебе помочь, Леня? Чем? Если я к киллерам подойду, они меня застрелят тут же.

— А ты и не подходи, — уговаривал меня Котяра. — Ты прямо к покупателю иди. Прямо к нему.

— Как же я его найду?

Котяра даже подпрыгнул на голубом диванчике.

— Ты же только что с ним ругался!

Мне стало нехорошо. И я попросил его накапать сотку, потому что резко завязывать категорически не рекомендуется. А то могут начаться странные явления, нехорошие явления… Которые, как я понял, со мной уже начались… Только выпив сотку, я немного успокоился.

— Леня, ты хочешь сказать, что этого Колю похитил профессор русской литературы, французский поданный месье Леон? Это ты хочешь сказать?

— Никакой он не профессор! — отрезал Котяра. — Он шпион! Ёк макарёк!

— Подожди! — вскрикнул я. — Ты говоришь, что Хозяина твоего похитили 13 мая.

— Тринадцатого. В полночь!

— А профессор прилетел в город только первого июня. Его Костя на аэродроме встречал.

— Ну и что? — убеждал меня Котяра. — Он и в мае здесь был!

— Хорошо… — сказал я, хотя ничего хорошего не видел. — Допустим, профессор и есть похититель… За каким чертом ему сдался твой Коля?

Котяра почесал рыжую бакенбарду.

— Коля изобрел «изделие ЗК»!

— «ЗК»? — засмеялся я. — «ЗК» — это ты!

— Я другой «ЗК», — нахмурился Котяра. — А изделие — это «Зеркало Колыванова». Волшебное зеркало! В нем, как в сказке, все, что захочешь, увидеть можно. Что задумаешь — то и увидишь!

— Кончай, Котяра! — рассердился я. — Перестань издеваться!

— Я издеваюсь?! — Котяра сложил на груди короткие руки. — Как я могу, Славик! Моя судьба от тебя зависит! 6-го июня моя аренда кончается! Я же верным рабом твоим буду, Славик!

Я с тоской посмотрел на стеклянный бар.

— Что я должен делать? Говори.

Котяра, довольный, заерзал на голубом бархатном диванчике.

— Другая песня, Славик.

— Говори!

Котяра налег мощной грудью на перламутровый столик.

— Ты им тоже нужен, Славик.

— Кому это «им»?

— Профессор тебя сразу расчухал. Ты за ту экскурсию почти ни слова не сказал, а он тебя расчухал. На другую экскурсию пригласил. А ведь мог бы пригласить специалиста. Академика. Лихачева. Но он только тебя требовал…

— Он меня фашистом назвал! — напомнил я Котяре. — Он убежал с катера!

— Обиделся сильно, — согласился Котяра. — Я, между прочим, тоже на тебя обиделся за Петра Первого. Ты его психом назвал. Нехорошо так, Славик. Он был, конечно, мужик нервный… Но ведь не дурик полный. Великий человек! Окно нам в Европу прорубил… А ты его дуриком каким-то выставил… Зачем людей расстраивать? Пускай себя европейцами считают. Пускай людям приятно будет.

Я перебил его:

— В Европе-то отлично знают, что никакие мы не европейцы. Они даже поляков-католиков за европейцев не считают. Не то что нас…

— А тебе-то что? — зашептал Котяра. — Знаешь и молчи. Не расстраивай людей. Ты же их главную надежду разрушаешь!

— Какую надежду? — не понял я. — Чью надежду?

— Ну, то, что мы — Европа. Пока мы Европой себя считаем, они спокойны. Мы все по-ихнему делаем, их умом живем. А если мы вдруг поймем, что мы не Европа, и их на хер пошлем? Что же тогда будет, Славик? Этого они больше всего боятся! И правильно! А больше всех на тебя Костина баба обиделась. Как это так! Такая красивая, такая королева и не из Европы! Она после твоих слов и бросилась на шею Жорику. В объятия к Европе… Их-их-их-их-их…

Мне надоел назойливый шепот Котяры.

— Короче. Что ты от меня хочешь?

Котяра перестал смеяться, стал серьезен и строг.

— Славик, ты с утра к профессору иди.

— Зачем?

— Извиняться.

— За что?

— За то, что при всех их самый большой секрет выдал.

— А дальше что?

— А дальше они тебя к Коле отвезут.

— Куда меня отвезут?

— Откуда же я знаю?! Где-то мой Коля работает на них в секретной лаборатории. Работает над «изделием ЗК». Ты что — тупой, Славик?

— Черт возьми! — заорал я.

— Тихо! — зашептал Котяра, прижав палец к губам. — Тихо! Тс-с-с. Ты чего зря ругаешься?

— Хватит мне морочить голову!

— Славик!

— Хватит! Не верю я ни в аренды! Ни в волшебные «изделия»! Ни во что я не верю!

— Ёк макарёк! — Котяра достал из шкафа металлическое зеркало.

…Такое металлическое зеркальце было у моего отца — геолога, удобное, не бьется в походе. Последний раз я видел отца, когда мне было лет пятнадцать, наверное. Приехали они с матерью из экспедиции загорелые, веселые, влюбленные друг в друга, как молодые. Собрали друзей, неделю гудели в большой комнате под песни Окуджавы и Галича. А потом уехали опять в Сибирь… Мать меня, правда, поцеловала на прощание, глянув на отца — не ревнует ли он… Отец крепко сжал мне руку, иронически оценив мои широкие, расклешенные, как носили тогда, джинсы, и сказал: