— Адамита? — я терпеть не могла эту воительницу из соседней сотни. Вздорная, своевольная и жестокая. Н-да, не сладко сейчас приходиться моим девочкам. — Это правда? — мои подчиненные (мои бывшие подчинённые, надо называть вещи своими именами) понуро опустили головы. Если меня сейчас пропустят, их ждёт суровая расправа. Что ж, время у меня есть, могу и подождать… — Когда Её величество сможет меня принять?

— Я думаю, не ранее окончания завтрака, — виновато просипела Надалаила. Вторая воительница, понуро опустив голову, помалкивала. Да, распустились… Стоило бы только захотеть прорваться к королеве, и мне бы не составило это никакого труда.

— Хорошо, несите службу и доложите королевскому штабс-секретарю о моей настоятельной просьбе включить меня в список на приём к Её величеству.

— Есть, командир, так точно, командир, — одновременно воскликнули обе девушки. Выглядели они обрадованными. "Рано радуетесь, скорее королева назначит меня тысячницкой, чем отменит своё решение и вернёт мне под команду сотню. Да, Ваше величество, не ждали Вы моего возвращения, не ждали…"

— Спасибо, девочки, — искренне поблагодарила я и, развернувшись, поспешила к потайному ходу, чьи извилистые коридоры вели в сердце королевской темницы. Не только Камерлинские короли любят посмотреть на человеческие страдания. Я ни разу не входила в тюрьму через этот вход, я только лишь сопровождала королеву по подземелью до входной двери и здесь же дожидалась её возращения. Теперь же предстояло войти туда самой.

В подземелье было темно и сыро, но разбегающиеся во все стороны крысы говорили о кипении жизни. Я спустилась вниз ровно на сто сорок ступенек, прошла по коридору ровно десять шагов и, нашарив на стене небольшой круглый выступ, резко нажала. Тут же в глубине каменной кладки заскрипел старый механизм, шестерёнки пришли в движение, и стена стала медленно отодвигаться в сторону. Тюрьма распахивала мне свои объятья.

Рустанские тюрьмы, не побоюсь этого слова, комфортнее камерлинских и уютнее — факелы по стенам, даже рисунки. Загляденье! Глядя на окружающее, мне стало за себя немножечко обидно. Вспоминать осклизлые стены Ламкрюнцина было противно даже сейчас.

— Простите, госпожа, — ко мне настороженно приближалось трое охранников, — вход в поземные казематы строго ограничен, — говоривший замолчал, но почти сразу же удивлённо воскликнул, — Авель?! — я в свою очередь узнала среди идущих долговязую фигуру начальника тюрьмы.

— Привет, Дестактион, — шагнув вперёд, я протянула ему свою испачканную подземной плесенью руку. Его ладонь была теплой и слегка шершавой.

— Какими судьбами, воительница? — между нами не было дружеских отношений, но по-своему мы друг друга уважали.

— Хочу взглянуть на своих мучителей, — не к чему ему знать, к кому конкретно я направляюсь. Совершенно не к чему.

— Сатраф, — Дестактион повернулся в сторону одного из стражников, — проводи!

— Благодарю, — я не стала отказываться от сопровождения. В этих переплетениях коридоров и всевозможных лазов и в самом деле не долго заблудиться.

— Там, — Сатраф ткнул пальцем в направлении узкого, ведущего в темноту коридора. Кажется, на счёт комфортности наших тюрем я малость погорячилась… — Камеры смертников — первый поворот направо. Возьмите, — он протянул мне толстый витиеватый ключ (коридор запирался на огромный висячий замок), — отдадите охраннику на выходе.

— Да-да, обязательно, — я благодарно кивнула, и Сатраф тут же поспешил в обратную сторону — догонять своего начальника. Я же втиснула ключ в узкую щель замка. Внутри него что-то скрипнуло, и толстая дужка с тяжким грохотом откинулась в сторону. Я сняла замок и открыла страшно заскрипевшую своими несмазанными петлями дверь. Одинокий факел висел у самого входа. Шипя и потрескивая, он чадил оранжево-красным пламенем, вытягивая к потолку черные дурно-пахнувшие щупальца копоти. Вытащив факел из зажимов, я шагнула в черноту коридора. Из него дохнуло ужасающим смрадом. Чтобы не упасть в обморок от ужасных запахов, я старалась дышать ртом. Мрачные, не несущие ничего, кроме отвращения и страха звуки — стоны, рассерженное шипение и просто ругань — неслись со всех сторон. В многочисленных узких камерах, где и одному человеку должно было быть тесно, находилось по три-четыре пленника. Я старалась не смотреть по сторонам, чтобы не видеть их лиц. Под ногами хрустели, шуршали и отлетали в стороны белые, ещё не изржавленные временем кости. Мне не надо было смотреть вниз, чтобы понять, кому они принадлежали. Вряд ли узников стали бы кормить мясом, и потому валящиеся под ногами кости, могли принадлежать только таким же, как и они, несчастным… Ужасная мысль пронзила моё сознание… и я всё же не смогла удержаться, чтобы не взглянуть под ноги — коридор буквально белел от человеческих костей и черепов. А я-то всегда думала, что страшные истории о Рустанских тюрьмах, рассказываемые шёпотом и с оглядкой по сторонам, — всего лишь злобные слухи, раздуваемые врагами её величества.

…а преступникам против короны хода из тюрьмы нет, — сидевший на телеге крестьянин низко склонился к уху своего собеседника, такого же крестьянина из ближайшей деревни. Говоривший едва шевелил губами, но это не мешало мне его слушать — заклинание обострённого слуха здорово уменьшало разделявшее нас расстояние.

— Прям-таки в тюрьме и сидят? — недоверчиво покосился тот, — их бы на каменоломни, чтобы хоть кормить не задаром. Только надысь за одну облаву вона сколько вероломцев повязали, разве ж всех укормишь?

— А что властям корм-то, — крестьянин победно усмехнулся, мол, я-то в отличие от тебя в таких делах сведущ, — бросят их десятка три в одну камеру, воду подведут, чтобы, значит, от жажды не подохли, да так и оставят.

— И чё? — я даже не удивилась такой непонятливости второго, намёк и до меня дошёл не сразу. Нет, такого говоруна надо вязать…

— А ни чё, — казалось, клеветник даже обиделся, — не дай тебе неделю-другую есть, ты сам что выберешь?

— Да неушто? — кажется, до него дошло.